В двух битвах

Рос авторитет Хлебова. Рос на глазах. Политработники поддерживали его. Да и что там поддерживать, когда этот человек сам своим поведением, командирским талантом завоевывал сердца людей. Он не сидел в штабе. Его видели везде. И на КП, и на НП полков, и среди солдат в первой траншее...

Хорошо воевать с таким командиром!

Часть вторая

1. В родной стихии

Зазуммерил полевой телефон. Николаев взял трубку.

— Привет, Андрей Сергеевич! Кульков. С полчаса назад ко мне заявились Гус и Ильиченкова. Здоровы. Полны сил. Рвутся в свою стихию. Предложил им остаться при разведотделении штаба, говорю, целесообразнее остаться теперь здесь. Отказываются. В один голос просятся в разведроту. Место, говорят, наше только там. Решил посоветоваться с тобой. Они, между прочим, рассказали о твоем визите к ним в главный госпиталь. Надеются, что ты поддержишь их просьбу. «А не думаешь, — говорю я Гусу, — что начальник политотдела заберет тебя вновь на политработу?» — «Конечно, — отвечает, — старший батальонный комиссар может это сделать, но вряд ли это будет целесообразно». — «Вряд ли, вряд ли, — говорю ему. — А вот возьмет — и будет тебе разведрота». Сейчас смотрит на меня, смеется, а глаза его говорят: «Вполне может сделать». Как будем решать?

— А вакансия есть?

— Есть. Точнее сказать, появилась. Неделю назад командир роты по ранению выбыл. Но стоит ли это делать?!

Андрей посоветовал немного повременить с решением и попросил прислать Ильиченкову и Гуса к нему. Начальник штаба так и сделал.

Вскоре в блиндаж до Андрея долетел знакомый звучный голос Тони:

— Заря, здравствуй! Сколько я вас не видала! А вы все такой же. Только вот загар лег на ваше лицо да вроде возмужали!

— Вы еще найдете, товарищ старший сержант, что я и брюшко отпустил.

— Вот этого не скажу! — звонко, с детской, непосредственностью рассмеялась девушка.

— Начальник здесь? Один? Пошли, товарищ старший сержант, — услышал Андрей густой раскатистый голос Гуса

— Можно войти?

— Заходите, заходите.

Гус, а за ним Тоня по-уставному доложили о прибытии.

— Темновато у меня. Садитесь на постель. Больше некуда вас сажать. Рассказывайте, — пожимая гостям руки, говорил приветливо начподив. — Когда выписались? Как разыскали? Какое самочувствие?

— Меня на пять дней раньше Ильиченковой выписали. И оказалось хорошо, — заговорил первым Гус. Он побледнел. Осунулся. Только никакого изменения не претерпели его уверенно смотревшие большие голубые глаза. — Ровно пять дней провоевал с кадровиками. Хотели на учебу направить, но я решил обязательно вернуться в свое родное соединение. Поэтому решительно не согласился с предложением. До заместителя начальника управления дошел. Он послушал меня, затем своего офицера, задал мне несколько вопросов о дивизии, подумал немного и заключил: «Пусть едет к гвардейцам. У них много офицеров-моряков забрали, ветеранов мало осталось. А курсы мы без него укомплектуем, — и, доброжелательно взглянув на меня, сказал: — Комдиву передайте, как фронт на юге стабилизируется и наступит оперативная пауза, пусть через отдел кадров фронта представит материал на вас, на курсы».

— Ну а мне воевать ни с кем не пришлось. Начальство мое оказалось на месте, оно и позаботилось, — заговорила Ильиченкова. — Вот разыскать вас было сложнее, чем мне когда-то довелось искать моряков.

— Мы малость сплоховали, товарищ старший батальонный комиссар, — вновь заговорил Гус. — Надо было сразу оглобли настроить на аэродром, а мы по наименьшему сопротивлению пошли: согласились добираться на поезде. Документы на проезд по железной дороге какую-то магическую роль сыграли в нашем решении. Представляете, более недели добирались. В пути не раз попадали под бомбежку. Тоню пришлось из-под земли вытаскивать.

— Нас обоих засыпало. Только младший политрук...

— Уже не «младший», а «политрук», — поправил Николаев.

— Политрук? Поздравляю, — обрадовалась Тоня. — Он сам с себя, между прочим, землю сбросил, а у меня силенок не хватило да и растерялась немного.

— Хорошо, что воронка глубокая оказалась поблизости, — заговорил Гус. — Спасла она нас. Успели добежать. Двенадцать человек вблизи погибли. Потом на перекладных машинах до штаба фронта добрались. Там опять морока была. Переводчик потребовался. «Ильиченкова остается у нас», говорят — и все. Пришлось... — чисто выбритое, свежее лицо Гуса залилось румянцем, покраснела и Тоня. — Помолвка у нас состоялась... «Тогда, говорят, и тебя оставим. Тоже нужен будешь...» В общем, с большим трудом убедили. Верно, меня-то мало слушали, а вот аргументацию старшего сержанта во внимание приняли.

— Покойного брата-разведчика пришлось вспомнить, — заговорила Тоня. — «Я еще снайпер, — говорю им. — По кому я у вас, во фронтовом штабе, стрелять буду? А у меня расчет с господами фашистами за брата далеко не закончен...» Ну, вняли нашей просьбе... Да, чуть не забыла. С нами и тот пианист, помните, что познакомились в госпитале, собирался поехать. Но не пустили его. Нога подвела. Списали в нестроевые. Несколько раз в том зале встречались.