В двух шагах от войны

- Где Прилучный? - сипло спросил Васька.

- Они все уехали, - ответила Людмила Сергеевна. - А что?

- Ольгу немцы убили. И тетку Марью. И собак. И бот потопили, - сказал Васька безжизненно и упал на койку, уткнув голову в руки.

Людмила Сергеевна вскочила. И вначале не могла сказать ни слова перехватило горло.

- Как? - спросила она наконец.

Васька молчал.

- Не молчи! - закричала Людмила Сергеевна. - Не молчи!

- Подлодка немецкая в бухте, - не поднимая головы еле выговорил Васька.

- Боже мой! - с отчаянием сказала Людмила Сергеевна, а кто-то из стоявших вокруг ребят громко всхлипнул.

23

"Вот она, Арктика, вот она, война, вот она, наша яично-птичья экспедиция", - думал я. У нас у всех словно отнялись ноги. Только Арся встал с койки и ушел на берег. Я было хотел пойти за ним, но Людмила Сергеевна остановила меня. И правильно сделала - чем я мог утешить его, когда меня самого никто утешить не может?

А когда часа через три пришли встревоженные Прилучные и Василий, отвернувшись в сторону, стал рассказывать им, что он видел, я не смог вынести этого, я не мог видеть глаза Ивана Ивановича и склоненную голову Вани. Я ушел на обрыв и сел там рядом с Арсей. Лицо Арси было страшным. Мы молчали.

...Через два дня пришел на "Альбатросе" Громов. Людмила Сергеевна совсем извелась за эти дни.

Громов слушал ее сбивчивый рассказ и только крякал надсадно. Он неловко погладил ее по голове и сказал сурово:

- Держись, комиссар, держись. Это война... И враг такой... А-а, что говорить - сами понимаете, ребятки.

- Понимаем! - твердо сказал Антон.

Арся сильно стиснул мое плечо и спросил тихо:

- У тебя цело то письмо от Иры?

Я кивнул - это письмо всегда было со мной в кармане куртки.

- Читай, - сказал Арся, - а не можешь - давай я.

- Нет, я сам!

Я достал Ирино письмо. После моего купания многие слова расплылись, но это было неважно - я знал письмо наизусть. И я его прочел. Всем.

Ребята долго молчали. Потом Громов сказал:

- Ничего я вам говорить не буду. Все, что надо, девочка эта, Ира, сказала. - Он еще помолчал немного и медленно добавил: - А товарища вашего Саню Пустошного мы похоронили на высоком берегу. Чтобы море видел. По-военному похоронили, с почестями. И залп был. Над могилой гурий* насыпали и пирамидку поставили с надписью: "Погиб за Родину". Так вот... И Марью Прилучную с робятишками тоже не забудем... Нет! Не забудем!

- Не забудем, Афанасий Григорьевич, - сказала Людмила Сергеевна за всех за нас.

- А теперь, - сказал Громов, - теперь нам жить дальше надо, работать надо. И, - он хмуровато улыбнулся, - и не пищать! Да! Еще вот с жуликами вашими решим, значит, так...

- Чего там решать-то?! - мрачно сказал Колька Карбас. - Стрелять их надо!

- Ишь ты, быстрый какой, - рассердился Громов, - так уже сразу и стрелять! Глупые они еще, молодые...

- А мы не молодые? - спросил Толик.

И тут все закричали наперебой:

- В тюрьму их!

- Чего с ними нянчиться?!

- Опозорили всех!

- А ну, тихо! - крикнул Громов. - Два человека всех, кто работал честно, опозорить не могут. Этих двоих мы с комиссаром тож не доглядели. И наша вина тут есть. Решаем так: Петра Иванова отправляем на Большую землю - пусть с ним там разбираются, за ним еще старые грехи тянутся. А Морошкина... Морошкина оставляем здесь. Вы его воспитывайте, чтоб человеком стал.

Ребята снова взорвались:

- Не хотим!

- Не нужен он нам!

Людмила Сергеевна подняла руку и, когда шум стих, сказала холодно:

- Значит, расписываемся в собственном бессилии? Ну что ж, Афанасий Григорьевич, забирайте и Морошкина. Все равно ему здесь житья не будет. Злые они.

Мы все хмуро молчали. Потом Славка сказал:

- Да ладно, пусть остается. Только тогда и Шкерта оставлять надо. Витька-то подлее его.

Громов и Людмила Сергеевна переглянулись.

- Ладно, - сказал Громов, - ежели все согласные, значит, так и будет. Однако теперь вы за них в ответе. Так как - голосовать, что ли, станем?

- Не надо голосовать, - сказал Антон. - Пусть остаются.

И как странно: у меня, да, наверно, и не только у меня почему-то стало легче на душе. Не так-то просто решать судьбу человека, даже если человек этот оказался плохим и даже если идет война. И еще странно, что никто ничего не сказал о Ваське Баландине, а он стоял на отшибе, и отставленная в сторону нога его вздрагивала, а глаза были опущены к земле.

- Хорошо, - сказала Людмила Сергеевна. - Толя, приведи... арестантов.

И вот Шкерт и Морошка стоят перед нами. Шкерт, как всегда, руки в брюки и нахально посматривает на нас. А Витька отвернул морду в сторону и весь как-то скособочился.

Громов объявил им наше решение. И тут произошло неожиданное. Шкерт сплюнул и сказал громко:

- Ни фига я тут не останусь. Везите в Архангельск и сдавайте в милицию. Иначе все равно убегу. Вот у меня где ваша кайра сидит. - И он провел ребром ладони по горлу. - И милости мне ваши не нужны...

И опять странно: никто на этот раз ничего не сказал, все молчали. Только Витька Морошкин сморщился и, размазывая по лицу слезы, тихо попросил:

- Я тоже тут не останусь... в этой бригаде. Переведите меня куда-нибудь.

И снова все промолчали.