В этих гнилых стенах

– Ты злая такая… – улыбнулся я, склонив голову набок и наблюдая за тем, как она аккуратно обрабатывает мою руку раствором.

– Когда любишь кого‐то так сильно и при этом постоянно убеждаешься, что он редкостный идиот, по-другому просто нельзя.

Теплым вечером я, как это часто бывало в конце недели, ждал Киру. Сидя на лавке, вдыхал такой непривычный для моих легких чистый воздух и рассматривал витрину с ручными фигурными сладостями. За яркими веселыми наклейками заметил семейство маленьких шоколадных зайцев… Резкий скрип тормозов – я не успеваю даже обернуться, – звук разбитого стекла. Я смотрю со стороны, как из-под моего тела, отлетевшего от удара на несколько метров, стремительно расползается лужа крови. В голове зияет небольшая, но глубокая рваная дыра, рука неестественно вывернута, обнажая обломок кости чуть ниже локтя, из левого бедра торчит кусок бампера. Стекло, разделяющее меня и семейство шоколадных зайцев, разлетелось на осколки, оставив на моем теле множество порезов.

Слышу, как плачет Кира, а сам стою в стороне и смотрю на свое изувеченное тело. Я наклоняюсь к своей девушке и изо всех сил пытаюсь докричаться до нее: «Я жив! Вот он я, Кира!» Но она не слышит меня. Хватаю ее дрожащие руки, она резко замолкает, поднимает на меня свои чистые, голубые глаза:

Глава 16

– Ты мертв, Дюк.

Я просыпаюсь в холодном поту, с жадностью хватая воздух и стараясь унять бешено колотящееся сердце. Толком не сориентировавшись в пространстве, со злостью бью кулаком подушку. Да, она тут ни при чем, но сдержать эмоции очень трудно.

Я все в той же, хорошо знакомой мне комнате. Полупустой, с трещинами на стенах, которые я знаю наизусть, скрипучей кроватью и потрескивающей при работе старенькой электроплитой. Запах приправы, которую Ришель добавляет только в картошку, резко бьет в ноздри.

– Опять кошмар? – обернулась ко мне подруга, стоя у плиты.

Я не ответил: это и так было очевидно. Тем более, она привыкла – подобные сны мне теперь снились часто.

– Ты выпил вчера таблетки? – она спрашивала так легко, словно говорила не об успокоительном, а о каком‐то куске пирога.

– Ришель, скажи честно, оно тебе помогало?

– Очень.

– Мне все еще плохо, – пробурчал я в ответ.

– Надо всего лишь подобрать нужную дозу, – монотонно проговорила она и вновь повернулась к плите.

– Как?

– Не знаю. Себе я даже не пыталась. Я просто перестала их считать.

Стало стыдно. Когда я узнал о том, что Ришель принимает успокоительное, я не поверил, но пустые упаковки от таблеток в ее шкафчиках не давали мне покоя. На тот момент мне казалось, что я был прав, что делал все так, как надо, а она (видимо, после очередной дозы лекарства) так легко прощала мне все нарушенные обещания, грубости в свой адрес. Теперь она мстит мне самым страшным способом: она рядом, но не моя.

Мы снова начали разговаривать после долгого периода безумной вражды. Не ругаться, а просто разговаривать. Часто, понемногу, словно какими‐то дозами. Но когда говорили о важном, в какой‐то момент колкости со стороны Ришель больно жалили душу, и диалог сходил на нет.

Неожиданный звонок в дверь нарушил очередное молчание.

– Привет. – Тонкие бледные пальцы на раскрытой в знак приветствия худенькой ладони Наташи казались и вовсе костями в тусклом свете коридора. – Я войду?

– Конечно. – Я не сразу отступил, удивленный этим визитом.

Девушка уверенно вошла, быстро огляделась, затем сняла с плеча сумку и поставила ее в угол у входа, жужжа своей механической рукой.

– Ты теперь ее постоянно носишь? Не человеческую?

Гостья неожиданно громко рассмеялась, уютно устраиваясь за стойкой, заменяющей стол.

– Да, не человеческую. Эта функциональней. – Она демонстративно отогнула дистальную фалангу на указательном пальце протеза, словно откинула крышку, и там показался огонек. Первый раз я увидел это при установке системы безопасности. Пальцы на протезе сменные – в каждом своя насадка.

– Помнится, я сразу тебе это сказал, – улыбнулся я.

– Хорошо выглядишь, – она повернулась к Ришель.

– Синяки под глазами меньше стали? – ухмыльнулась в ответ Рише.

– Можно и так сказать, – спокойно ответила Ната, игнорируя провокацию. Конечно, она льстила. Даже на мой не слишком внимательный в таких делах взгляд было видно, что Ришель заметно похудела за последнее время. Не так, как Кира, конечно, но я хорошо помню, что до моей смерти она выглядела иначе. Более живой, что ли.

Я до сих пор задавался вопросом: почему она все еще со мной? После моих выходок она испарялась из моей жизни на какое‐то время, пока я, тоскующий по ней, не появлялся на ее пороге. Она обижалась все больше, начинала грубить, но всегда пускала меня обратно. Случаи, когда Ришель сама обращалась ко мне, до сих пор можно было пересчитать по пальцам.

– У вас все в порядке, мой винный одуванчик? Деньги на еду есть?

– Есть, – улыбнулась Ришель. – Дюк помогает мне сидеть с детьми, пока так и живем.

– Обязательно скажи, если что‐нибудь понадобится!

– Да брось, Лиса. Все у нас хорошо.

Винный одуванчик? Лиса? Что, черт возьми, вообще происходит? Сколько же я всего пропустил?