Каким-то образом я мог чувствовать их ненависть, энергия которой была слишком велика и слишком холодна, чтобы я мог оценить ее размеры, так же, как, если смотреть с поверхности, Земля кажется не изогнутой, а плоской. Люди-тени подходили все ближе. Но медленно, очень медленно. Темный прибой подползал к островку из травы и грязи диаметром в десять футов, и тот непрерывно сокращался. Все эти сверкающие глаза, маленькие светящиеся кончики булавок, плывущие в темноте, безликие лица.
– Дэйв… – сказал Джон, – сделай это. Дэйв. Сейчас.
– Сделать что?
– Соберись! Сосредоточься на самой могущественной штуке, которую ты можешь вообразить, и нажми на спусковой крючок.
Но это было неправильно. Ядерный взрыв здесь не сработает. И стрельба. И насилие. Это энергия, из которой они сделаны. Темнота не отбрасывает тени, их отбрасывает свет…
Человек-тень – мой человек-тень – плыл прямо ко мне, прямо к Эми. Я обнаружил, что кричу: «НЕТ! НЕТ! НЕЕЕЕТ!» короткими лающими очередями, опять и опять повторяя одно слово.
Протянутые вперед руки Эми находились рядом со мной, и человек-тень был уже почти на ней, плывя прямо в ее левую руку. Мой желудок взбунтовался, когда я увидел, как ее кисть распалась и полностью исчезла. Остался только обрубок, левая кисть полностью исчезла. Но, нет, это наверное какая-то путаница, потому что, конечно, ее левой кисти никогда не было, авария и все такое.
Я поднял шерстобой и направил его прямо в «грудь» человека-тени. Шерстобой прошел прямо ему в грудь.
Голова была пуста, ни одной мысли.
Я потянулся и схватил правую, застывшую ладонь Эми и сжал. И закрыл глаза.
Мне нужно думать, как она.
И, за секунду до того, как я нажал на спусковой крючок, в моей голове возникло лицо. То самое, которое возникло бы у 75 процентов американцев, оказавшихся в такой же ситуации. Бородатое лицо, впервые появившееся в воображении какого-то давно забытого итальянского художника, лицо человека, совершенно не похожего на обычного ближневосточного еврея. Я внезапно вспомнил с два десятка ужасных детских шоу, которые мои приемные родители заставляли меня смотреть на видеокассетах. В финале главный персонаж всегда поворачивался к камере и говорил что-то вроде: «Я знаю решение проблемы! Христианство!»
Ну, они хорошо запрограммировали мой мозг. Когда ужас смыл все из моего сознания, я отступил к лицу на иконе: мне удалось нарисовать в моей голове только этого долбаного фиолетового Элвиса-Иисуса, который висел у меня на стене и который, насколько я знал, все еще лежал в багажнике Кэдди.
Я нажал на спусковой крючок.
Из устройства вылетела вспышка белого света. Свет сжался и приобрел форму. Маленький. Квадрат.
И внезапно в неподвижном воздухе перед нами повисла эта глупая картина.