В гнезде Орла

— Хайль Рейх, — ответил полицейский. — Оберштурмфюрер Бен Фишер Гестапо, — он поправил очки на носу. — Мы вас ждали, герр Фукс. Пойдёмте, я всё вам покажу.

Клаус проследовал за полицейским. Они покинули выгоревшее практически дотла здания и оказались на перроне. Перед ними открылся большое открытое пространство с десятками путей на которых лежали грудой металлолома, раскуроченные взрывом составы.

— Чёртовы повстанцы, партизаны или как их ещё можно назвать… — злобно посмотрел на уничтоженные поезда Фишер. — Кто продал или передал им данные, что через Готенбург будут проходить составы с боеприпасами и техникой следующие в Миленько (Мелитополь).

— Есть подозреваемые? — Клаус поднёс ладонь к носу, от дуновения ветра в воздухе поднялся смрад сгоревшей плоти.

— Пока нет. Я сам прибыл в Готенбург из Кирпфо (Киева) сегодня утром за пару часов до вашего прибытия. В рядах местной полиции слишком мало немцев, от них ничего дельного не добьёшься.

По закону в любой структуре всех госорганов должно было быть не менее семидесяти процентов представителей арийской расы. В реальности такой процент держать было нереально. Просто неоткуда было брать «чистокровных» служащих. Клауса это очень злило. Он никогда не был сторонником равенства. Однако выражать своё разочарование майор не стал.

Под присмотром гестаповцев он осмотрел железнодорожные пути. Вместе с их криминалистами Клаус пришёл к мнению, что взрывчатку заложили не на путях, а под самими составами. На это указывали довольно цельные рельсы и шпалы. Если бы взрывчатка была заложена под путями, то рельсы были искривлены или разлетелись на части, а шпалы были повреждены.

Делать в Готенбурге больше нечего. Можно отправляться Теодорихсхафен. Майор просто не представлял, что ему ещё делать. Гестаповцы должны сами совсем справиться. Попрощавшись с Фишером, он сел в служебную машину и приказал отвезти его в портовый город.

***

Оказавшись в Теодорихсхафене, Клаус никак не мог прийти в себе. За время пути он успел задремать. Очнувшись, он первым делом проверил телефон. Пришло сообщение, что на военно-морской базе его встретят только вечером. Целый день придётся провести в портовом городе. На часах было только девять часов утра.

На улицах Теодорихсхафена было жарко. Столбики термометра переваливали за двадцать пять градусов. Клаус даже снял свой мундир и носил его в руках, ходя в одной рубашке. Как и в Готенбурге, улицы города его не впечатляли. После отмены проекта «Готенланд» Теодорихсхафен ждала такая же участь, как и остальные города полуострова. Берлин не стремился вкладываться в города, превратив некогда одно из самых живописных мест в скопление заводов и портов. От ныне серые, безликие улицы относили любого на полвека назад.

Клаус слышал, что до войны Советский Севастополь был крупным промышленным, научным и культурным центром юга Европейской части СССР, а также главной базой Черноморского флота. После оккупации его и жителей ожидала удручающая участь. Жёсткая политика по подавлению сопротивления не давала местным покоя. Майор такую политику уважал и считал правильной. Все должны знать своё место. Жаль, что это всё в прошлом. Слишком много свободы получили покорённые народы после семьдесят четвёртого года. Если бы население держалось в страхе или лучше работала пропаганда, то события в Готенбурге не произошли. Клаус уверял себя, что с немецким мышлением никто бы не решился на подобное. Нельзя предать свою страну. Данную мысль он пытался донести до румынской женщины Даны. Её приставили к майору, чтобы она его сопровождала.

— Смешно, но я скучаю по Германии находясь по факту в ней. Не чувствую я здесь свою страну. Так быть не должно, — Клаус уплетал яичницу в одном из более-менее презентабельных ресторанов в городе с видом на море. — Слишком много позволено покорённым народам, ведь как говорил Геббельс: «Худший враг пропаганды – интеллектуализм». Раньше все покорённые народы имели максимум четыре класса образования, а теперь восемь. Если ученик способный ему и во все могут дать возможность обучаться в высшем учебном заведении.

— Нужны опытные сотрудники на сложные производства, — Дана понимала, что презрение у Клауса есть и к её персоне. После объединения Европы и образования рейхсгау Румыния участь её страны была не лучше, чем у оккупированных советских территорий. Разруха, нищета и марионеточное правительство из Берлина. О «Великой Румынии» можно было забыть. — Кто-то должен работать.

— Это понятно. Платить рабочему, чтобы он мог хотя бы сосуществовать, но много выгоднее чем держать рабов, которые долго не живут.

— У вас очень суровые взгляды, герр штурмбаннфюрер. — Дана отпила гранатового сока, печально посмотрела на море и убрала с глаз локон, чёрных словно уголь волос.

— Иных быть не должно. Только так. Есть Великий Рейх и все должны это понимать… —Клаус продолжил уплетать яичницу.