В годы большой войны

«Тысячи людей, — писал он, — говорят на тысячах разных языках. Они излагают свои идеи и готовы защищать их даже на баррикадах. Мы не служим ни одной партии, мы не имеем никакой программы, у нас нет никакой закаменевшей мудрости. Старые державы, церковь и феодализм, буржуазное государство, как и пролетариат или движение молодежи, не могли на нас повлиять…»

Студенту Шульце-Бойзену было тогда двадцать три года. Через год к власти пришли нацисты. Они запретили журнал и арестовали студента, написавшего «вольнодумную» статью. Три месяца Харро провел в подвалах гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. От него допытывались:

— Гегнер?.. Противник?.. Противник чего — национал-социализма?

Харро ответил:

— Мы против бюрократической тупости…

Следователь-гестаповец принял это на свой счет. Он подошел к Харро и хлестнул его по щеке…

Позже на допросах в подвалах Принц-Альбрехтштрассе его били сильнее, но первая пощечина запомнилась как самая унизительная. Молодой Шульце-Бойзен — потомок Тирпицев — был самолюбив и неспокоен. И это его какие-то ничтожества били, как последнего бродягу!..

Харро заставили пройти сквозь строй эсэсовцев, вставших в круг и вооруженных шпицрутенами. Его секли по обнаженным плечам, по спине. Стиснув зубы, он шагал через строй. Руки были связаны, и Харро не мог защитить ни лицо, ни голову от падающих на них ударов.

Экзекуция проходила во дворе гестаповской тюрьмы, где-то на окраине Берлина. Секли по инструкции. Гитлеровцы только что захватили власть, но инструкция была подготовлена заранее.

«Принадлежность к социал-демократической партии наказывается тридцатью ударами резиновой дубинкой по обнаженному телу, — говорилось в ней, — за принадлежность к коммунистической партии, как общее правило, полагается сорок ударов. Если наказуемый выполнял политические или профсоюзные функции, то мера наказания увеличивается…»

Студент Харро Шульце-Бойзен не был ни социал-демократом, ни коммунистом. Не выполнял политических функций, не занимался профсоюзной работой… Он просто принимал участие в издании студенческого журнала, маленького, тоненького, который выходил два раза в месяц. Делали его втроем — Харро, швейцарец Адриен Турель и застенчивый, болезненного вида их однокурсник Генри Эрландер. Сами писали статьи, носили в соседнюю типографию, вычитывали корректуру…

Арестовали их через несколько дней после того, как сгорел рейхстаг. Взяли ночью, когда заканчивалась работа над очередным и последним номером студенческого журнала. А утром, по инструкции, жестоко избили. И на каждого пришлось не тридцать, не сорок, а несчетное число ударов.

Сначала били Генри Эрландера, который, не выдержав побоев, упал у тюремного входа и его, мертвого, еще долго пинали ногами парни-эсэсовцы, распаленные собственной жестокостью. Затем пришел черед Шульце-Бойзена. Харро прошел через строй, еще и еще раз — три круга — и остановился.

— Ну что, гегнер, доволен? Теперь перестанешь писать дерьмовые статейки? — издеваясь, спросил следователь, который вел его дело.

Харро вскинул на гестаповца ненавидящий взгляд, упрямо вскинул голову и пошел на четвертый круг…

Шульце-Бойзену грозило долгое заключение в концлагере. Никакие ходатайства не помогали. Чтобы освободить сына, Мария Луиза использовала все свои великосветские связи, ведь она была племянницей знаменитого гросс-адмирала Тирпица и сама состояла в нацистской партии. Тогда это было модно в аристократических кругах — состоять в партии Гитлера. Вмешался Геринг, друг семьи Шульце-Бойзенов, и Харро выпустили… Из тюрьмы вышел человек глубоко оскорбленный, взбешенный, возненавидевший нацизм всем своим существом…

Вспоминая о своей встрече с сыном, мать рассказывала, как она ужаснулась при виде Харро, — лицо в кровоподтеках, ссадинах, в багровых, долго не заживавших шрамах. «Он был бледный как смерть, — вспоминала она, — с черными кругами под глазами, волосы острижены садовыми ножницами, ни одной пуговицы на одежде. Он рассказал, как эсэсовцы зверски забили до смерти его друга Эрландера».

Потом об этом, казалось, забыли. Все, кроме Харро. Своему товарищу он сказал: «Свою месть я положил на лед, чтобы она сохранилась… Я им вспомню еще об этом…»

Но не только это событие, не только жажда неудовлетворенной мести послужила главным мотивом, который привел Харро Шульце-Бойзена в ряды борцов с германским фашизмом. Все было гораздо сложнее.