В городе М. Очерки социальной повседневности советской провинции в 40-50-х гг.

«В период Отечественной войны Руденко являлась участницей контрреволюционной троцкистской группы и среди окружающих ее лиц проводила антисоветскую агитацию, дискредитировала мероприя­тия, проводимые ВКП(б) и советским правительством, высказывала антисоветские настроения. <...> В 1942 г. Руденко неоднократно вы­сказывала антисемитские настроения в отношении нации евреев. Она говорила, что много ценных документов и памятников русской культу­ры и других ценностей вывезти не смогли, оставили немцам, а вот евре­ев — эту шваль и другую негодную сволочь вывезли. Я ненавижу их и не могу с ними даже говорить, они даже Сталина взяли в свои руки».

В заключительной части письма Хмелевский прочел нотацию сво­ему адресату:

«Мне непонятно, тов. Шкирятов, почему Комиссия Партийного Контроля поступает так мягко в отношении махровой клеветницы и склочницы, какой является не внушающая политического дове­рия Руденко. До каких пор Руденко безнаказанно будет клеветать на партийные органы и партийных работников, обливать их грязью, высказывать о них везде и всюду свои гнусные, антипартийные суж­дения? Неужели все это можно оправдать тем, что Руденко вот уже на протяжении 10 лет бомбардирует своими заявлениями Комиссию Партийного Контроля и угрожает покончить самоубийством? Если я не прав, — прошу разъяснить мне».

Впрочем, завершает он письмо «если Вы откажетесь призвать ее к порядку, мы сами ее из партии прогоним»¹.

153

Ответа я в делах не нашел, но Анну Николаевну Руденко исклю­чить не разрешили. В феврале 1949 г. ее перевели на работу в уни­верситет на кафедру русской литературы. Там она быстро осозна­ла, что попала в окружение безродных космополитов и троцкистов, объявила им войну, «...была высокомерна и груба в обращении с то­варищами, нередко оскорбляла их по случаю и без случая». Потом написала письмо в обком, в котором обвинила тех же товарищей «...в тяжких политических преступлениях». И уже новый секретарь об­кома Ф. М. Прасс в 1952 г. сообщает тому же Шкирятову, что «...все эти и ряд других фактов сделали дальнейшее использование тов. Ру­денко А. Н. на педагогической работе в госуниверситете невозмож­ным» и почтительно просит «перевести ее по линии Министерства высшего образования в другой город»¹. Не переводят. И только год спустя 29 сентября 1953 г. — в новую историческую эпоху — Мо-лотовский обком исключил Руденко из партии «...за антипартийное поведение и систематическую клевету на партийных и советских работников»².

Хмелевский, повторюсь, не был человеком злым или мститель­ным. Вот только к А. Н. Руденко секретарь обкома не проявил ни малейшего снисхождения. Он явно хотел уничтожить эту женщину. По всей вероятности, всем своим социальным инстинктом, поротой партийной задницей К. М. Хмелевский ощущал страшную угрозу, от нее исходящую. Маленький человек, иначе говоря, настойчивый и бесстрашный доносчик, мог разом погубить дело, карьеру и саму жизнь кому бы то ни было. Областной руководитель не чувствовал себя в безопасности, поскольку постоянно в своей практической деятельности нарушал все и всяческие уставы, директивы и узако­нения. Он был кругом виноват: перед партией, поскольку не соблю­дал аскетические большевистские заповеди, выработанные в эпоху подполья и эмиграции; перед государством, поскольку обходил или разрешал обходить многочисленные и противоречащие друг другу запреты и ограничения в хозяйственной деятельности. До поры до времени власть закрывала глаза на все эти многочисленные нару­шения. Маленький человек настойчиво пытался их открыть. И если конъюнктура складывалась для секретаря обкома неблагоприятно, не было никаких возможностей избежать наказания. Тот же Иван Николаевич Терентьев, о котором сигнализировала в ЦК ВКП(б)

¹ Прасс - Шкирятову. 22.11.1952.//ГОПАПО. Ф. 105. Оп. 18. Д. 206. Л. 213-214.

² Характеристика на Руденко Анну Николаевну //ГОПАПО. Ф. 105. Оп. 20. Д. 123. Л. 74.

Руденко, был сперва снят с должности постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 февраля 1949 г. «О фактах разложения некоторых руководящих работников Ульяновской областной парторганиза­ции», а затем и арестован 21 июля 1949 года по обвинению в том, что он «...лично на протяжении ряда лет расхищал социалистическую собственность и позволял другим воровать государственное добро. При его содействии в Ульяновской области расхищено большое ко­личество спирта, чем нанесен государству ущерб, составляющий в денежном выражении свыше 70 миллионов рублей. В период кар­точной системы допускал разбазаривание фондовых товаров, пред­назначенных к выдаче рабочим и служащим. Распространял среди коммунистов вражескую "теорию" о невозможности подъема сель­ского хозяйства Ульяновской области без обновления всего суще­ствующего тракторного парка. В быту вел себя недостойно, пьянст­вовал и развратничал». За что и был внесен в расстрельный список, утвержденный Сталиным 23 марта 1950 г¹. Ивану Терентьеву по­везло. Его имя списка было вычеркнуто. Четыре года он провел в заключении, в 1953 г. был освобожден по амнистии².