В гору

Один из больных вопросов — подсобное хозяйство ОРСа железнодорожников в «Стендерах». Как же это снова случилось, что заведующим туда втерся не кто иной, как Ян Калинка. А постоянными рабочими числятся его жена, Освальд Марцинкевич, старый Лайвинь и еще всякие бездельники, сменяющие друг друга. Случайно или не случайно, но это подсобное хозяйство люди назвали колхозом и вот друг другу показывают, как выглядят колхозы. Озол долгое время обходил «Стендеры», считая, что подсобное хозяйство — не его забота, но когда услышал толки о непорядках, он решил зайти туда. Там, действительно, видно было, как не надо вести хозяйство. Картошка заросла сорняком; с весны ее ни разу не окучивали. Хлеб такой редкий, что «колос у колоса не слышал голоса». Клевер скошен, но не убран, новая отава проросла сквозь валки. Прямо по валкам разгуливали четыре коровы, раскормленные до того, что шерсть лоснилась. Сам Калинка с Марцинкевичем, вооружившись длинными шестами, сбивали с верхушек яблонь яблоки, срывая вместе с плодами мелкие ветки. На каждом шагу чувствовалось, что расхищается богатое хозяйство.

— Как же вы так запустили свое хозяйство? — сердито спросил Озол.

— Как запустили? — наивно спросил Калинка. — Посмотрите на наших коров — таких не найдешь во всей волости!

Таких коров, на самом деле, ни у кого не было, ведь нигде скоту не скармливали весь корм еще летом.

— Но на что похожи у вас хлеба и картофель? — упрекнул Озол, но Калинку и это не смутило.

— Что поделаешь, если весной прислали невсхожие семена? — оправдывался он. — Наш начальник говорит, что хлеб — это не столь важно, хлеба хватит по карточкам, главное, чтобы в ОРСе были молочные продукты; как мне сказано, так и делаю.

— Но как вы рассчитаетесь с государством по поставкам хлеба и картофеля? — спросил Озол.

Калинка состроил удивленное лицо.

— А чего нам рассчитываться? Агент по заготовкам говорит, что мы социалистическое хозяйство, и с нас ничего не причитается.

Вот тебе и раз! Нет, о Калинке надо поговорить в другом месте. А с ним и говорить-то не стоит.

Все это было так нехорошо, недостатков и ошибок так бесконечно много, что он, Озол, вынужден был спросить себя: а где же был он? Он ведь не сидел дома, не засиживался в своей комнате в исполкоме. Присутствовал на всех собраниях, обошел в волости большую часть крестьянских дворов, в первую очередь — новых и мелких хозяев, знал, чего у них не хватает, призывал комсомольцев и молодежь оказывать им помощь.

Размышления Озола прервал стук в дверь. Вошла Балдиниете, разрумянившаяся от радости, поздоровалась и тут же вытащила из кармана письмо.

— Ольгертинь, мой сынок, написал! — воскликнула она. — Попал в плен. Не могу выговорить, под каким городом работает на земляных работах.

Озол прочитал обратный адрес: Медвежьегорск.

— И вот я прибежала просить вас, — торопливо продолжала Балдиниете, — нельзя ли написать такое письмо, чтобы его отпустили домой. Ваша жена ведь тоже знает, как его тогда силой увезли, вместе с вашим Карленом.

— Сомневаюсь, поможет ли сейчас мое письмо, — уклончиво ответил Озол.

— Ах, боже мой, как же не поможет! За что теперь Ольгертиню терпеть? Разве он виноват, что Вилюм Саркалис его тогда угнал? Сарай хотел спалить, в котором Ольгертинь прятался.

— Я верю, что это было так, — уверял Озол. — Но раз ваш Ольгерт воевал и взят в плен вместе с немцами…

— Но что же он мог поделать? — нетерпеливо прервала Балдиниете.

— …это мое письмо ему пока не может помочь, — кончил Озол.

— Ах, что вы говорите! — упрекнула Балдиниете. — Вы ведь в партии на большой должности, неужто вам не поверят?

— Будьте терпеливей. Вы хотя знаете, что сын жив, можете переписываться. Я своего сына уже не дождусь.

— Но Ольгертиня все же надо пустить домой, — ответила Балдиниете, как бы не расслышав последней фразы Озола. — Я больше не могу одна с работой управиться. Строиться тоже надо, этим летом поставили только срубы для дома и хлева. Для крыши гвоздей не достали. Как долго можно под чужим кровом ютиться, все не то, что в своем доме. Надо бы всех латышей домой пустить, зачем им томиться на чужбине.

— А если эти латыши помогали немцам воевать и разрушать, то теперь они должны в известной мере отстроить разрушенное. Я повторяю — будьте терпеливы. Соответствующие учреждения должны выяснить, что собой представляет каждый из взятых в плен легионеров, — пытался объяснить Озол.

— Но разве он виноват? — вздохнула Балдиниете.

— Я не говорю, что он виноват, — Озол ласково посмотрел ей в глаза, вспомнив, что она все же мать, что сын для нее все и поэтому ее никакими общими словами не переубедишь. — Но подумайте только об одном: наши учреждения теперь должны решить судьбы многих тысяч и поэтому не могут заниматься просьбами отдельных лиц. Поверьте, что все уладится и вашему Ольгертиню не придется оставаться в плену дольше других. Что он еще пишет?