В гору

— Ты увидишь, что так будет! За ваше здоровье! — снова чокнулся Густ. — Поэтому я думаю вот что: я — латыш, и вы — латыши, нам, латышам, надо держаться вместе. Пей, Екаб! Руди, пей! — подбодрял он.

— Мы, латыши, еще хотим жить, — продолжал Густ, опрокинув рюмку. — Вот мы и сговоримся и не дадим ничего большевикам. Не дадим! Умники нашлись — будут мне указывать, когда молотить. Да разве я не знаю, что у них за машинами эти молокососы, комиссары ходят! Каждое зерно записывают. А потом, будь добр, отвози им все! А что я весь год есть буду и из чего я вам уплачу? Это их не касается. Мы вот что сделаем — обмолотим бо́льшую часть цепами, и пусть ищут-свищут. Нет у меня больше — и все. Мне-то одному много не надо, но чем я вам заплачу? Раз обещал платить натурой — слово надо сдержать! Пусть меня сажают в тюрьму, пусть ссылают! — Густу хотелось выдавить слезу, но это ему не удалось.

— Да что говорить, хозяин! — успокаивал Екаб. — Свою долю можем обмолотить и цепами, мука посуше будет. А вам в тюрьму лезть незачем! На полях Дудумов всегда родилось. Моя старуха не зря говорит: «У хозяина нашего, наверно, сами ангелы поля удобряют, даже в этом году такие колосья, что солома ломится». Вы поставки сдадите шутя.

Екаб говорил это, желая утешить хозяина и угодить ему, но Густу вовсе не по душе были такие речи. Ему бы нравилось, если бы батрак скулил вместе с ним, что угрожает голод, что надо хлеб попрятать.

— Пей, Екаб! — он сердито налил рюмки. — Пей и молчи! Латыши должны держаться вместе. За обмолот цепами вам добавлю. Для латыша мне не жаль, а этим большевикам — кукиш! Выпейте еще, а утречком, затемно, насадим ригу.

Думини также отказались от молотилки. Когда машина приближалась к их двору, Ирма выбежала навстречу и, размахивая руками, закричала:

— Не заезжайте, не заезжайте! У нас еще не свезено.

— А почему не свезли? — резко спросил Эльмар Эзер, сопровождавший молотилку.

— Ну, не смогли. Хозяин накрыл скирды слишком толстыми шапками, не высохло, — озабоченно объяснила Ирма, — Поезжайте к другим, у кого свезено, мы еще не готовы.

Что ж поделаешь? Раз не перевезен хлеб — молотить нельзя. И машина уехала, не завернув в «Думини». Вечером Ирма сказала мужу:

— Ну, рожь совсем сухая. Начнем?

— Как будто можно.

В темноте они вышли в поле, каждый нес по охапке мешков. Подойдя к скирдам, они снимали покрышки, засовывали колосья в мешки и колотили по ним деревянными вальками. После полуночи, когда мешки были полны, Думинь сходил за лошадью, отвез зерно домой и укрыл на гумне. Утром неблагонадежную батрачку Майю отослали пасти скот и за это время провеяли рожь. Когда накопилось около двадцати пур высушенного в риге зерна, отец Майи выкопал за погребом, в желтом песке, яму, выложил ее досками, и туда опустили мешки.

После этого снова молотили в поле и в риге, веяли и сушили хлеб, копали и наполняли им все новые ямы, пока Думинь не сказал:

— Ну, хватит. Надо и меру знать. Теперь можно звать с машиной.

Когда прибыла молотилка, все удивлялись, почему это у Думиней такой низкий умолот. Машинист разглядывал обмолоченные колосья, не остаются ли там зерна, и ничего не мог понять — пустые, даже голодной мышке тут нечем было поживиться. После этого они принялись за необмолоченные снопы и в недоумении только головами покачивали — какая у Думиней скудная рожь.

— В этом году нам так не повезло, так не повезло, — причитала Ирма, вертясь около машины. — Во время цветения ржи выпал дождь, и она совсем не успела опылиться. А когда жали — осыпалось остальное. Сколько беды нам эта война наделала! Самому ногу оторвало! Такой он теперь работник, потому все и пропадает. Другим исполком помогает, даже таким, кто совсем не пострадал, а на нас взъелись за то, что раньше земли имели немного больше других. Что тут государству сдавать, что сами будем есть? Придется детям торбу на шею повесить, пусть идут побираться.

— Ирма, Ирма, не греши! — воскликнула Балдиниете, выгребавшая из-под машины мякину. — Если тебе в жизни какую-нибудь торбу и приходилось носить, то это — бремя чрезмерного богатства.

— Тебе хорошо говорить, — жалобно ответила Ирма, — русские мальчишки даром скот пасут, сын тоже вернулся. Только что дом сгорел, а земля вся цела, ничего не отобрали, как у нас.

— Не пойму, Ирма, глупая ты или только прикидываешься, разумный человек не стал бы так говорить, — ответила Балдиниете и замолчала. Ирма, видимо, поняла, что этими разговорами у соседей сочувствия не вызовет, и быстро убралась на кухню.

Когда молотьба подходила к концу, в «Думини» прибыла грузовая автомашина кооператива, на которой этой осенью перевозили зерно на ссыпной пункт. На машине приехал агент по заготовкам Лайвинь.

— Ну, хозяин, вам ведь трудновато возить — лошадь убило, сами хромаете, вот приехали подсобить.

Из кухни сейчас же выскочила Думиниете и принялась подмигивать Лайвиню, приглашая зайти в дом, но агент сделал вид, что не замечает, желая высказать при свидетелях все, что у него накопилось на душе.