В гору

— Молчи, свинья, когда… — кричит Вилюм. — Понимаешь, стоит она, эта девчонка, голая на краю ямы, и смотрит мне в глаза. Вдруг складывает руки, как нас мать учила, для молитвы, и говорит — чисто по-латышски говорит: «Дяденька, мне холодно». Как саданул ей прикладом, только каша брызнула из черепа.

— Вилюм, Вилюм, — Гребер тянет его за рукав.

Но выпученные и неподвижные глаза Вилюма смотрят в одну точку. Лицо судорожно подергивается, на лбу три поперечные складки.

— Тысяча чертей! — орет он, не сводя глаз с дощатой стены, где виднеется дыра от выпавшего сучка, — Вот она! Вот она стоит! Голубые глаза и светлые волосы! Опять сложила руки. Разве нельзя, наконец, свалить тебя в яму! Подохни! Подохни!

Словно безумный, он выхватил револьвер и, не целясь, выстрелил в стену.

Землянку заволокло дымом, кто-то нечаянно смахнул свечу, и, падая, она погасла. Вилюм стрелял во все стороны, пока револьвер не выпал у него из рук. Он, рыча, навалился на стол, опрокинул его на Леопольда и сам грохнулся на пол, где уже лежали перепуганные его собутыльники.

В землянку вбежал постовой Зупениек — выходец из соседней волости.

— Что вы куролесите, сумасшедшие! — крикнул он. — За три километра слыхать.

— У Вилюма опять припадок, — пояснил Гребер.

— Так надо было вовремя связать. Хотя бы оружие отобрали.

— Ничего, теперь он утихнет и проспит до завтрашнего вечера, — успокаивал Силис постового.

— Дай же глоточек, — попросил постовой. — Когда стоишь на месте, холод до нутра пробирает.

Кто-то чиркнул спичкой и зажег свечу; выяснилось, что в свалке опрокинули последнюю бутылку, отбили ей горлышко и все содержимое вылилось Силису на штаны.

— А я думал, почему у меня мокро, — рассуждал тот.

— Ну, беда, ребята, — забеспокоился Леопольд. — Если завтра не будет чем опохмелиться, Вилюм убьет нас.

— Надо сейчас же отправиться к старику, — решительно сказал Готфрид.

— Что ж… заодно и старуху? — спросил Леопольд, словно бы колеблясь.

— Ну, конечно, — Готфрид провел рукой поперек горла. — Неужели же из-за нее завтра ночью еще раз туда ходить! Арнис, ты можешь держаться на ногах?

— Не могу, — простонал тот, слишком уж торопливо, чтобы ему можно было поверить.

— Здесь, кажется, только одни мямли собрались, — пробурчал Леопольд с досадой. — Чего глаза таращите, хотя бы уложили командира! Мы наряжаемся и уходим.

Пока остальные раздевали и укладывали Вилюма, Леопольд и Готфрид сбросили свою одежду и надели красноармейское обмундирование.

— Вот теперь мы мобилизованы! Раз-два, раз-два! — Леопольд зашагал по землянке, размахивая руками.

— Леопольд, — неуверенно начал Силис, пивший меньше других, — Леопольд, я старше вас, мне хотелось бы посоветовать: у тебя и у Готфрида жизнь еще впереди, не пачкайте свои руки кровью.

— Можно и всухую, — хвастливо отрубил Леопольд, — тряпку в рот и петлю на шею.

— Сейчас ты пьян и не сознаешь, что говоришь, — продолжал Силис. — Видел, какие бывают с Вилюмом припадки? Мертвые мстят.

— Хотелось бы знать, как такая старуха может отомстить, — ответил Готфрид за брата.

— Я говорю от всего сердца, — не унимался Силис. — И в библии сказано: «Кто кровь невинного человека прольет, своей кровью расплатится».

— В библии также сказано — око за око, зуб за зуб, не так ли, пастор? — обратился Леопольд к Греберу.

— Так и так правильно, когда что потребуется, — усмехнулся тот.

— Чего ты докажешь этим? — продолжал Силис. — Только разозлишь красных. Начнут допытываться. Если мы будем вести себя тихо и осторожно, никому и в голову не придет искать нас. Кончится война, тогда, может, будет амнистия…

— Так ты ждешь милости от большевиков? — Леопольд присвистнул. — Вот до чего мы дожили! От большевиков ждем милости! Трусы! Какие же мы латышские патриоты? Разве так помогают тем, кто по ту сторону фронта?

— Здорово ты им поможешь, прикончив старушку… — проворчал в ответ Силис.

— Она покусилась на землю моего отца, вот почему она должна умереть. Понимаешь, на землю моего отца! На святое наследие прадедов! На лошадь, на корову? — орал Леопольд.

— Эх, земля, лошадь, корова! — махнул Силис рукой. — Я уж чувствую, что большой радости от этой земли не будет. Где теперь возьмешь батраков! Самому, что ли, надрываться? Нет, лучше уж поменьше этой земли.

— Пусть лежит пустошью, если нельзя обработать, но она должна принадлежать мне. Пусть бурьяном порастет, но, если не захочу, не дам никому, — кричал Леопольд, подбоченившись. — Бездельники! Ишь надумали — своей земли им надо? Каждая гнида хочет хозяином стать!

Вскинув на плечи винтовки, оба брата вышли из землянки.