Сестры Остин приехали 25 ноября. Той зимой в Мэнидаун-парке также проживал Гаррис Бигг-Уизер, довольно молчаливый брат Кэтрин и Алетеи. Семейство Уизер смело обыгрывало свою довольно неудачную фамилию[54]
. Их фамильный девиз служил мрачноватым напоминанием о смерти: "Вырастая, увядаю". Гаррис "наружности был самой обыкновенной", зато отличался высоким ростом. Пусть его лицо не отвечало тогдашним представлениям о мужской красоте, нечто привлекательное в нем явно было.Джейн с Кассандрой неделю радовались жизни в Мэнидауне, когда вечером второго декабря, в четверг, этот тихий молодой человек открыл рот и произнес нечто довольно неожиданное.
Он предложил Джейн выйти за него замуж.
Она ответила "да". Наверняка это был очень приятный вечер. Подруги должны были стать сестрами, а Джейн — хозяйкой Мэнидаун-парка. Все надеялись, что их жизнь изменится к лучшему.
Согласие на это предложение давало Джейн множество преимуществ. Взять хотя бы самого Гарриса. При скромных внешних данных он "был весьма благоразумен и жил чрезвычайно респектабельной жизнью, как подобает истинному сельскому джентльмену". В придачу Джейн как жене Гарриса полагались бы "все светские выгоды", а она "уже достигла такого возраста, что отлично это сознавала".
Мы можем догадываться, какие чувства обуревали Джейн. Очевидно, не последнее место среди них занимало облегчение. Она больше не пылилась на полке, словно залежалый товар. Ей было почти двадцать семь: "близился опасный срок", как Джейн называет это в "Доводах рассудка". По словам Энн Эллиот: "Приятно женщине в двадцать восемь лет узнать, что она не утратила очарованья первой юности".
Не исключено, что на ее решение повлияли чисто финансовые соображения. "Одинокие женщины, — писала она, — имеют ужасную склонность к прозябанию в бедности, и это весьма сильный довод в пользу матримониальных уз". И Джейн, и Кассандра осознавали, что с денежной точки зрения их ожидает довольно безотрадное будущее: "после кончины отца они, как и их матушка, окажутся в весьма незавидном материальном положении, и им это было отлично известно".
К тому же Джейн не терпелось наконец избавиться от позорного (с точки зрения света) клейма старой девы. К началу Георгианской эпохи слово
Джейн знала множество одиноких дам, которые были старше ее и находились в весьма стесненных обстоятельствах. Так, у миссис Ллойд, матери Марты и Мэри, некогда имелась компаньонка по имени миссис Стент, "занимавшая в жизни довольно низкое положение и принужденная, вследствие несчастий своего семейства, пользоваться самыми скудными средствами". Джейн писала: "Бедная миссис Стент! Похоже, таков ее жребий — вечно путаться под ногами у других. Но мы должны быть милосердны: как знать — возможно, со временем мы и сами сделаемся такими миссис Стент, не способными ни на что и никому не нужными".
Но едва ли не сильнее материальных неудобств старую деву терзали душевные муки (по крайней мере, так полагал Уильям Хейли). Он считал, что старые девы должны испытывать "немалое огорчение" из-за "несбывшейся надежды — главной в жизни женщины". Эта главная женская надежда, разумеется, состояла в том, чтобы выйти замуж и нарожать детей. Не всем хватало внутренней силы терпеть колоссальное общественное давление. Незамужняя гувернантка по имени Нелли Уитон писала, что "старая дева — обычно предмет всеобщего осмеяния. Мальчишки разыгрывают над нею шуточки — и награждаются за это рукоплесканиями. Девочки презрительно усмехаются ей в лицо — и не получают за это порицаний. Клянусь, мне стоило бы написать целый трактат о печальной участи старых дев".