В гостях у эмира Бухарского

О, соловей, любимецъ розы,
Соловей!
Душа моя омрачена печалью,
Соловей!
Какъ страстно любишь розу,
Соловей!
Такъ громко пой ты псню,
Соловей!
Пой громче эту псню,
Соловей!
Чтобъ ею разбудить сердце моего милаго,
Соловей!
Я жажду умереть въ его объятьяхъ,
Соловей!
И роза бы не сохла, кабы не ты,
О, соловей!
И человкъ не сохъ бы, кабы не любовь,
О, соловей!

Иногда весь романсъ вертится иа разнообразныхъ и, такъ сказать, фугическихъ повтореніяхь одного и того же слова или фразы, но такъ, чтобы въ общемъ все-таки выходилъ извстный смыслъ и являлось бы нчто цльное, законченное. Такъ, напримръ, пвецъ-дангарачи, тихо аккоманируя себе на ситар [185]или на бубн, обращается къ батче и поет:

Одну улыбку и больше мн не надо!
Всего лишь одну и больше не надо,
И ничего мн больше не надо,
И совсмъ ничего, ничего мн больше не надо,
И ие думай, что мн надо,—
Мн не надо!
Не надо!

Но батча не внемлетъ его мольб и длаетъ видъ, что надменно отъ него отворачивается. Пвецъ оскорбленъ такимъ презрительнымъ отношеніемъ къ его чувству и потому вдругъ съ азартомъ переходитъ въ высокій фальцетъ. На тоненькую нотку взвивается его гортанный, какъ бы сдавленный голосъ — и ужъ какихъ только трелей не выводитъ онъ на этой курьезной нотк! — и 'поетъ съ укоромъ:

А-а-а! Ты злой мальчикъ! Ты думалъ, что мн надо,
А мн вотъ не надо, не надо!
И ничего мн больше не надо,
И совсмъ ничего, ничего мн больше не надо!
И не думай, что мн надо,—
Мн не надо!
Не надо!

Посл этой строфы батча становится благосклонне и медлительно поворачивается къ пвцу съ лукаво-кокетливою улыбкой, но тотъ уже вошелъ въ полный азартъ и продолжаетъ теперь все больше и больше его поддразнивать:

Желалъ дарить теб кишмишъ,
А теперь не надо, не надо!
И ничего теб больше не надо!
И совсмъ ничего, ничего теб больше не надо!
И не думай, что теб надо,—
Теб не надо!
Не надо!

Батча становится еще благосклонне и начинаетъ уже слегка заискивать въ пвц, который между тмъ продолжаетъ поддразнивать и высчитывать, что и сколько желалъ ему дарить, но теперь ничего этого уже не надо. Такъ онъ высказываетъ, что думалъ было подарить ему вс сласти, вс лучшія лакомства міра, а теперь не надо; желалъ дарить коня въ бирюзовомъ убор съ сердоликами и золотыми подвсками, желалъ дарить парчевый сарпай (почетный халатъ), унизанный жемчугомъ и самоцвтными камнями, желалъ отдать турсукъ, набитый золотыми тилями, и все это за одну лишь улыбку, а теперь не надо, «и ничего теб больше не надо, и не думай, что надо — теб не надо». По мр высчитыванія этихъ подарковъ въ возрастающей прогрессіи ихъ значенія и цнности, батча становится все благосклонне, все искательне и наконецъ самъ уже проситъ пвца вмсто всхъ сокровищъ подарить ему въ свой чередъ одну улыбку — улыбку примиренія, посл которой ему «совсмъ ничего, ничего уже больше не надо».

Всласть накушавшись жирнаго палау, посл чего собственные пальцы, служившіе вмсто ложекъ, потребовалось облизать и обтереть о чембары, а затмъ принявшись за кумысъ и бузу или чай, смотря, что кому больше нравилось, наши амфитріоны потребовали продолженія плясокъ. Теперь батчи уже не заставили упрашивать себя и по первому призыву выступили на сцену. Такъ какъ «главная игра» — катта-уинъ, составляющая, такъ сказать, ядро, важнйшую и какъ бы офиціальную часть ихъ представленія, была уже кончена, то во второмъ отдленіи обычай допускаетъ боле варіантовъ игриваго характера и вообще боле фантазіи. Это все равно что легкій водевиль посл серьезной комедіи. Тутъ-то вотъ и развернулись наши угощатели.