В гостях у эмира Бухарского

Но я замтилъ, что оба они, прежде чмъ нашлись дать такой отвтъ, видимо замялись какъ-то, словно я моимъ заявленіемъ поставилъ ихъ въ несовсмъ ловкое положеніе. Не понимая, что могло бы это значить, но желая вывести и ихъ, и себя изъ взаимнаго недоразумнія, я объяснилъ имъ, что въ Константинопол мн неоднократно доводилось видть пятничные вызды султана Абдудъ-Гамида въ ту или другую мечеть, и что тамъ эта церемонія, обставленная очень торжественно, вполн доступна какъ зрлище не только для мусульманъ, но и для всхъ иноврцевъ безразлично, а потому изъ этого примра я де заключаю, что присутствіе иноврнаго зрителя при такой церемоніи не нарушаетъ никакихъ религіозныхъ мусульманскихъ постановленій. Юзъ-баши поспшили заврить меня, что, конечно, никакого подобнаго нарушенія здсь нтъ и быть не можетъ, но что для удовлетворенія моего желанія надо бы, по ихъ мннію, написать «арзъ», то есть ходатайствовать объ особомъ разршеніи у эмира.

Я возразилъ имъ, что это слишкомъ длинная и сложная процедура и что не вижу надобности безпокоить его высокостепенство по такому пустяшному длу, тмъ боле, что я, какъ и всякій другой, могъ бы видть эту церемонію случайнымъ образомъ.

— То есть какъ это? — спросили они съ нсколько тревожнымъ недоумніемъ.

— Очень просто: я каждый день вызжаю верхомъ на прогулку по городу и, стало быть, могу совершенно нечаянпо попасть на городскую площадь, какъ разъ въ то время, когда хазретъ будетъ прозжать по ней.

Успокоенные юзъ-баши согласились, что это конечно дло вполн возможное, но прибавили, что мн, какъ одному изъ представителей русскаго посольства, необходимо было бы предоставить особое почетное мсто для зрлища, потому что нельзя же смшаться съ простымъ народомъ, и что вотъ собственно поэтому и надо бы было доложить его высокостепенству.

Я со своей стороны поспшилъ уврить ихъ, что еслибъ и пришлось мн попасть на площадь (хотя не знаю попаду ли, такъ какъ не знаю поду ли), то я попалъ бы туда никакъ не въ качеств одного изъ русскихъ пословъ, а просто частнымъ человкомъ, какъ попадаю туда каждый день, дучи на базаръ или съ базара, и что въ такомъ случа я нарочно постарался бы стать гд нибудь за народомъ, такъ, чтобы совсмъ не обращать на себя ничьего вниманія.

Юзъ-бапш повидимому совсмъ удовольствовались такимъ объясненіемъ и на томъ мы покончили.

….Сегодня, въ одиннадцатомъ часу утра, по обыкновенію, я приказалъ осдлать себ лошадь и похалъ эа городъ, а къ полудню возвращаясь домой разсчиталъ такъ, чтобы быть на базар, у площади, къ тому времени, какъ по ней будетъ слдовать шествіе эмира. Мн удалось это какъ нельзя лучше.

Городская площадь полныыъ-полна была и пшимъ, и коннымъ народомъ, столько же по причин праздничнаго дня, сколько и по случаю предстоявшей церемоніи. Отъ урды (цитадели) до самой мечети, вдоль пути слдованія, разставлены были шпалерами войска Шаарскаго отряда съ оружіемъ и знаменами.

Въ три четверти двнадцатаго въ сторон урды раздалась военная музыка — знакъ, что его высокостепенство уже выхалъ изъ дворца, а минутъ чрезъ десять процессія показалась и на базарной площади. Открывали шествіе двое удайчи въ парчевыхъ халатахъ со своими жезлами, хавшіе рядомъ на красиво убранныхъ горячихъ жеребцахъ. Чередуясь одинъ съ другимъ, они мрнымъ полураспвомъ провозглашали установленную для подобныхъ случаевъ молитву: «хазретъ эмирнинъ исанлик-ля-ригй худа туафикъ гадалятъ берсинъ», то есть «да поможетъ Господь хазрету-эмиру во вся дни его не преступать закона справедливости». И вся масса чалмоноснаго народа, низко склоняя головы и спины, благоговйно отвчала на это: «Оменъ! оменъ!» (да сбудется!). За удайчами халъ, одтый въ столь же блестящій халатъ, придворный чинъ «селямъ-агасы», непосредственно предшествовавшій эмиру. Кланяясь вмсто своего повелителя направо и налво народу, онъ повторялъ за хазрета при каждомъ поклон привтствіе: «алейкумъ асселямъ», въ чемъ и состоитъ вся его должность.

Самъ же эмиръ, въ блоснжной чалм и въ простомъ шаиновомъ халат темныхъ красокъ, являя разительный контрастъ съ яркостью и блескомъ своихъ залитыхъ въ золотую парчу царедворцевъ, халъ на статномъ ворономъ аргамак, опоясанный кривою саблей, но халъ молча, неподвижно, съ какимъ-то застывшимъ, какъ бы каменнымъ выраженіемъ лица и большею частью съ потупленными изъ-подъ сумрачныхъ бровей глазами. Но порой какъ бы усталыя вки его медлительно подымались, и тогда безразличный взглядъ хазрета, мимо всхъ и вся, устремлялся куда-то въ даль, въ неопредленное пространство…

Я понимаю, что такое появленіе хазрета своему народу должно производить на его подданныхъ внушительное и жуткое впечатлніе страха, смшаннаго съ благоговніемъ, чтб такъ наглядно выражалось въ этомъ всеобщемъ преклоненіи головъ и въ сдержанныхъ, глухо произносимыхъ всмъ народомъ откликахъ «оменъ! оменъ!»