В гостях у эмира Бухарского

Къ сожалѣнію, намъ не удалось проникнуть внутрь мечети. Когда мы изъявили на то желаніе, мнѣ показалось, что нашъ приставъ, какъ будто нѣсколько замялся, но затѣмъ, сейчасъ же сообразивъ что-то, сказалъ, что постарается устроить это дѣло и съ поспѣшностью самъ пошелъ куда-то разыскивать муллу-мутевалія. Минутъ пять спустя онъ возвратился и, съ видомъ притворнаго сожалѣнія, извиняясь объявилъ, что къ крайней его досадѣ мутевалія нѣтъ дома — ушелъ-де не то въ гости, не то на базаръ и ключи унесъ съ собою, и когда вернется домой — неизвѣстно. Очевидно, это была только наскоро придуманная отговорка, а сущность въ томъ, что приставъ стѣснялся ввести въ мечеть кяфыровъ на глазахъ у всей правовѣрной базарной публики, среди которой всегда шатается множество всевозможныхъ дувана и каляндарей, которые легче легкаго могли бы изъ-за этого поднять въ толпѣ ропотъ на правительство за допущеніе такого поруганія религіи.

При месджиди Калянъ, на той же площадкѣ, находится круглая столпообразная башня манари Калянъ — великій минаретъ. Она построена изъ жженыхъ кирпичей, оттѣнки коихъ подобраны такимъ образомъ, что изъ нихъ выходятъ разные узоры. Минаретъ стоитъ въ концѣ узенькой площадки, вымощенной ровными каменными плитами, и имѣетъ въ окружности при основаніи 35 шаговъ, а высоты 70 гязей, или 87.5 арш. [165]но высота эта значительно скрадывается ближайшимъ сосѣдствомъ съ обѣихъ сторонъ такихъ высокихъ и громадныхъ зданій, какъ месджиди Калянъ и Миръ-Арабъ. Надъ верхнимъ карнизомъ минарета устроена кирпичная вышка съ четырьмя продлинноватыми окнами, изъ которыхъ по пятницамъ четыре муэдзина въ одинъ голосъ кричатъ призывъ къ молитвѣ на всѣ четыре страны свѣта. Но въ то же время эта самая вышка служитъ еще и для другой, вовсе уже не божественной цѣли: съ нея по пятницамъ иногда свергаютъ внизъ головой преступниковъ, приговоренныхъ къ этому роду казни. Палачъ ставитъ осужденнаго на подоконникъ, скручиваетъ ему веревкой руки назадъ, туго связываетъ у щиколокъ ноги, затѣмъ даетъ хорошій подзатыльникъ, и человѣкъ летитъ на мостовую. Послѣдняя изъ такихъ казней, говорятъ, была совершена въ 1871 году надъ двумя разбойниками.

Хотѣли мы было съ высоты манари Каляна полюбоваться общимъ видомъ города a vol d'oiseau, но… оказалось, что ключи все у того же мутевалія, который ушелъ не то на базаръ, не то въ гости, а дѣло въ томъ, что всходить на эту вышку, какъ узнали мы потомъ, имѣютъ право только муллы главной городской мечети да палачи его высокостепенства.

Отъ месджиди Калянъ препроводили насъ въ сѣверо-восточную часть города, гдѣ находится Гузари-Писянъ, или иначе Махала-Писъ — кварталъ прокаженныхъ, который намъ хотѣлось видѣть тоже какъ одну изъ мѣстныхъ достопримѣчательностей.

Расположенъ онъ между мазарсккми и самаркандскими воротами, въ непосредственномъ сосѣдствѣ съ большимъ кладбищемъ Ходжа-Нуръ-Абадъ, и не отдѣленъ отъ остальныхъ частей города ни валомъ, ни стѣной, такъ что не предупреди насъ приставъ, мы и не догадались бы, что находился уже въ чертѣ запретнаго мѣста.

Особенность квартала сказывалась только въ полной тишинѣ его. Городской шумъ остался гдѣ-то позади насъ и вскорѣ совершенно замеръ. Тихая улица, по которой мы ѣхали, отличалась отсутствіемъ людскаго движенія, намъ не попалось навстрѣчу ни одного прохожаго, даже собакъ не было видно. Ведетъ она къ кладбищу и называется такъ же какъ и оно — Ходжа-Нуръ-Абадъ. Небольшія приземистыя мазанки ютились въ ней за низкими глиняными стѣнками, подъ сѣнью обнаженныхъ вѣтвей тутовыхъ и урюковыхъ деревьевъ, по которымъ перепархивали сороки. И около этихъ мазанокъ, точно такъ же какъ и среди улицы, не замѣчалось никакого людскаго движенія и домашней жизни. Кое-гдѣ только куры копались на сметьи, да тощая, бѣлая, длинношерстая кошка осторожно пробиралась по крышѣ. [166]Вообще по этой тишинѣ и отсутствію жизни можно было бы подумать, что мы вдругъ попали куда нибудь за городъ, въ опустѣлую деревню…

Вотъ въ сторонѣ надъ квадратнымъ прудкомъ выглядываетъ изъ-за деревьевъ маленькая мечеть съ айваномъ и болтающимся на шестѣ конскимъ хвостомъ, но и около нея все пусто, не видать ни уродливыхъ нищихъ, ни молящихся. Вотъ слѣва на нѣсколько десятковъ саженъ потянулось вдоль улицы кладбище, но и тамъ ни души. Это, впрочемъ, не удивительно, такъ какъ въ Бухарѣ, совсѣмъ въ противность Стамбулу, кладбища обыкновенно пусты: ни играющихъ дѣтей, ни группы закутанныхъ женщинъ ни разу здѣсь не встрѣтилъ я между могилами, тогда какъ въ Турціи посѣщеніе кладбищъ и мечтательный отдыхъ подъ кипарисами составляютъ даже своего рода удовольствіе, пріятную прогулку.