В гостях у турок

Начались ряды лавокъ съ ситцами и бумажными матеріями. Выставокъ товара въ смысл европейскомъ не было, потому что турецкія лавки не имютъ оконъ и витринъ, но съ прилавка висли концы матерій отъ раскатанныхъ и лежащихъ на прилавкахъ кусковъ. Развивались такіе-же концы матерій и около входовъ. Глафира Семеновна взглянула на матеріи и воскликнула:

— Смотрите, смотрите! Товаръ-то нашъ русскій. Вотъ и ярлыки Савы Морозова съ сыновьями. Вонъ ярлыкъ Прохоровской мануфактуры.

Къ ней подскочилъ Карапетъ и сталъ объяснять:

— Ничего своего у турецкій народъ нтъ, госпожа-мадамъ, барыня-сударыня. — Ситцы и кумачъ красный изъ Москвы, башмаки и сапоги изъ Вны, резинковыя калоши изъ Петербургъ, бархатъ, ленты и атласъ изъ Парижа привезены. У туровъ что есть свой собственный? Баранина есть свой собственный для шашлыкъ, виноградъ есть своя собственный, всякая плодъ свой собственный, ковры свой собственный, а больше ничего, мадамъ-барыня. Чулки и носки даже вязать не умютъ. Только вуаль и платки турчанскія дамы вышиваютъ.

Наконецъ, начался и ковровый рядъ. Цлыя горы сложенныхъ наизнанку ковровъ и ковриковъ лежали около лавокъ. Почему-то въ ковровыхъ лавкахъ торговали и старымъ оружіемъ въ вид сабелъ и ятагановъ въ линючихъ бархатныхъ ножнахъ. Надъ коврами висли старинные кремневые пистолеты съ серебряными рукоятками.

— Вотъ тутъ у меня эфендимъ, есть самаго честный турецкій человкъ. У него мы коверъ для теб и посмотримъ, — сказалъ Карапетъ. — Но ты, дюша мой, долженъ знать, что и съ самый честный турокъ ты долженъ торговаться. Турецкій купцы это любятъ. Онъ тебя, дюша мой, не надуетъ, не дастъ гнилой товаръ, но если онъ спроситъ съ тебя сто піастры — давай ему пятьдесятъ, а потомъ прибавляй по два, три піастры. Понялъ, дюша мой?

— Еще-бы не понять! А только я попрошу ужъ тебя торговаться. А мн гд-же! — отвчалъ Николай Ивановичъ.

— Вотъ мы два-оба, дюша мой, и будемъ торговаться. Самымъ учтивымъ манеромъ торговаться будемъ. Этотъ турокъ, когда здсь два года тому назадъ земля тряслась и каменный лавки падали, подъ камни два дня безъ питья и кушаньи лежалъ и жива, и здорова остался. Когда, дюша мой, его вынули изъ камни вс его сосди сказали: «Машалахъ! (то-есть: великъ Богъ!) Это его Аллахъ за большой честность спасъ».

— Это во время землетрясенія? — спросила Глафира Семеновна.

— Да въ землетрясеніе! О, тутъ два сто лавокъ упали. Пять сто человкъ убили и ушибли. О, тутъ, дюша мой, мадамъ, барыня-сударыня, страшное дло было!

И разсказывая это, Карапетъ остановился около невзрачной лавки и сталъ приглашать своихъ постояльцевъ войти въ нее. Въ глубин лавки на стопк сложенныхъ ковровъ сидлъ, поджавъ подъ себя одну ногу, сдобородый почтенный турокъ въ европейскомъ пальто и въ феск. Онъ тотчасъ-же всталъ съ импровизованнаго дивана, протянулъ руку армянину и, бормоча что-то по-турецки, сталъ кланяться супругамъ, прикладывая ладонь руки къ феск. Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана заране приготовленную бумажку съ турецкими словами и сказалъ купцу:

— Хали… Сатынъ… Альмакъ… (То-есть: коверъ купить).

— Сказано ужъ ему, сказано, дюша мой… — заявилъ Николаю Ивановичу Карапетъ.

Купецъ, бормоча что-то по-турецки, вытащилъ изъ-за прилавка табуретъ съ перламутровой инкрустаціей и предложилъ Глафир Семеновн на него ссть, а мужчинамъ указалъ на стопку ковровъ, лежавшихъ около прилавка. Затмъ, захлопалъ въ ладоши. Изъ-подъ висячаго ковра, отдляющаго переднюю лавку отъ задней, выскочилъ мальчикъ лтъ тринадцати въ куртк и феск. Купецъ сказалъ ему что-то, и онъ мгновенно выбжалъ изъ лавки. Купецъ началъ развертывать и показывалъ ковры, разстилая ихъ на полу, и при каждомъ ковр вздыхалъ и говорилъ по-русски:

— Ахъ, хорошо!

— Только одно слово и знаетъ по-русски, — заявилъ Карапетъ.

Ковры началъ купецъ показывать отъ двухсотъ піастровъ цной и переходилъ все выше и выше. Супруги выбирали ковры, а Карапетъ переводилъ разговоръ. Нарыта была уже цлая груда ковровъ, когда Николай Ивановичъ остановился на одномъ изъ нихъ и спросилъ цну. Купецъ сказалъ, поплевалъ на руку и для чего-то сталъ гладить коверъ рукой.

— Шесть сто и пятьдесятъ піастры проситъ, перевелъ Карапетъ.

— Постой… сколько-же это на наши деньги? — задалъ себ вопросъ Николай Ивановичъ, сосчиталъ и сказалъ:- Около пятидесяти рублей. Фю-фю-фю! Это дорого будетъ.

— Триста піастровъ… учъ-юзъ… сказалъ Николай Ивановичъ.

Продавецъ улыбнулся, покачалъ головой и заговорилъ что-то по турецки.

— Онъ проситъ, дюша мой, подождать торговаться, пока угощеніе не принесутъ, — перевелъ Карапетъ.

— Какое угощеніе? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофе принесутъ. Онъ учтивый человкъ и хочетъ показать вамъ учтивость, дюша мой.

И точно. Сейчасъ-же влетлъ въ лавку запыхавшійся мальчикъ съ подносомъ, на которомъ стояли четыре чашки чернаго кофе, и поставилъ подносъ на прилавокъ. Торговецъ сталъ предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечк.

— Не подмшалъ-ли чего сюда малецъ-то? проговорила Глафира Семеновна.