В гостях у турок

Глафира Семеновна взглянула на мужа слезливыми глазами и сказала:

— Вотъ до чего ты довелъ себя присвоеніемъ непринадлежащаго себ званія. Генералъ, генералъ! Ваше превосходительство!

— Да когда-же я присваивалъ себ превосходительство? Мн другіе присвоили его, оправдывался Николай Ивановичъ.

— Однако вотъ уже на тебя обратилъ вниманіе прокурорскій надзоръ.

— Это что прокуроръ-то карточку подалъ? Да что ты! Сначала я также подумалъ, но когда корридорный сказалъ, что прокуроръ живетъ здсь въ гостинниц, то очевидно, что онъ по какому нибудь другому длу хочетъ меня видть.

— Да. Прокуроръ нарочно приказалъ сообщить теб, что онъ живетъ въ гостинниц, чтобы не спугнуть тебя…Какой ты простякъ, посмотрю я на тебя.

— Да что ты! Ты ошибаешься… У страха всегда глаза велики…

Такъ говорилъ Николай Ивановичъ, но чувствовалъ, что его ударяетъ въ жаръ.

Онъ всталъ со стула и въ волненіи прошелся по комнат.

— Намъ нужно завтра-же утромъ узжать отсюда — вотъ что я теб скажу, объявила ему жена.

— Да я съ удовольствіемъ… На самомъ дл намъ здсь больше уже и длать нечего… мы все осмотрли, отвчалъ онъ. — А только еслибы этотъ прокуроръ что нибудь на счетъ преслдованія меня по закону, то съ какой стати ему было карточку свою у меня оставлять? Ну, явился-бы онъ прямо и спросилъ: съ какой стати? по какому праву?

— Да неужели ты не знаешь судейскихъ? Они пускаются на вс тонкости, чтобъ затуманить дло и не спугнуть.

— Душечка, да вдь я ни бжать, ни скрываться никуда не сбирался, старался Николай Ивановичъ представить жен свое положеніе въ хорошемъ свт, но ужъ и самъ не врилъ своимъ словамъ. — Съ какой стати я побгу?

Голосъ его дрожалъ, глаза блуждали.

— А между тмъ теперь-то именно и надо бжать, сказала Глафира Семеновна.

— Да подемъ, подемъ завтра утромъ въ Константинополь. Поздъ, который вчера привезъ насъ сюда, ежедневно, спустя часъ, и отходитъ отсюда въ Константинополь, стало быть, завтра въ первомъ часу дня мы и отправимся на желзную дорогу. Можно даже ухать раньше на станцію…

— И непремнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинниц, что мы завтра узжаемъ.

— Зачмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъздомъ только скажемъ, что узжаемъ.

— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, посл чаю, потихоньку уложу вс наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избжать визита прокурора, мы можемъ пораньше ухать куда-нибудь.

— Длай какъ знаешь, теб съ горы видне, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачмъ ты меня пугаешь! Право, мн думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…

— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!

Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафир Семеновн не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.

— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мн хинину? сказалъ онъ жен.

— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и ползла въ баулъ за хининомъ.

XXXII