В гостях у турок

— Турецкаго дамы — нтъ, не ходятъ. А каждаго американскаго леди, каждая англійскаго миссъ, котораго прізжаютъ въ Стамбулъ, всегда бываютъ, — отвчалъ проводникъ и захлопалъ въ ладоши.

Изъ-за прилавка вылзъ усатый турокъ и, прикладывая ладонь къ феск и къ груди и кланяясь, подошелъ къ супругамъ. Нюренбергъ заговорилъ съ нимъ по-турецки.

— Афанасій Иванычъ, вы карту кушаній у него потребуйте и по карт я выберу себ что-нибудь самое распротурецкое, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.

— Карты здсь нтъ, а вотъ господинъ кабакджи (т. е. рестораторъ) предлагаетъ самаго лучшаго пилавъ изъ курицы и долмасъ изъ баранины.

— Для меня ничего, кром бифштекса, заявила Глафира Семеновна. — Но пожалуйста скажите хозяину, чтобы не изъ лошадинаго мяса. Мы вдвое заплатимъ, а только чтобы была бычья говядина.

— Я уже спрашивалъ, мадамъ. Бифштексовъ у него поваръ не длаетъ, а если вы желаете, то вамъ приготовятъ самаго лучшаго кусокъ филе на вертел.

— Изъ бычьей говядины? переспросила Глафира Семеновна.

— Да, да. Изъ бычьяго говядина. А про лошадинаго мяса бросьте вы, мадамъ, и думать. Нтъ здсь такого говядина.

— Какъ-же въ Петербург у насъ вс разсказываютъ, что мусульмане просто обожаютъ лошадиное мясо.

— Только не въ Константинопол. Вамъ, эфендимъ, пилавъ изъ курицы? обратился Нюренбергъ къ Николаю Ивановичу.

— Вали пилавъ! Пилавъ, такъ пилавъ. А нтъ-ли еще чего нибудь потуречисте, чтобы было самое распротурецкое?

— Долмасъ.

— А что это за долмасъ такой?

— Жаренаго рисъ и бараньяго мясо въ винограднаго листьяхъ.

— Такъ это разв турецкое блюдо? Мы его у братьевъ славянъ дали. А ты выбери что-нибудь изъ турецкаго-то турецкое.

Нюренбергъ опять началъ съ кабакджи переговоры на турецкомъ язык и наконецъ объявилъ, что есть гусиная печенка съ лукомъ и чеснокомъ.

— Ну, жарь гусиную печенку съ лукомъ и чеснокомъ.

— Баклажаны и маленькаго тыквы можно сдлать съ рисомъ и бараньимъ фаршемъ.

— Опять съ рисомъ? Да что это вамъ этотъ рисъ дался!

— Самаго любимаго турецкаго кушанья — рисъ.

— Николай! Да куда ты столько всякихъ разныхъ разностей заказываешь! Заказалъ два блюда — и довольно, останавливала мужа Глафира Семеновна.

— Матушка моя, вдь это я не для ды, а для пробы. Ну, хорошо. Ну, довольно два блюда — пилавъ и печенка. А что-же сладкое? Надо и турецкое сладкое попробовать. Совтую и теб что-нибудь заказать для себя. Къ сладкому ужъ никоимъ образомъ лошадятины теб не подмшаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ жен.

— Пусть подастъ мороженаго, только не сливочнаго, а то я знаю, какія здсь могутъ быть сливки!

— Мороженаго, мадамъ, здсь нтъ, отвчалъ Нюренбергъ. — Мороженаго мы въ кафе у кафеджи получимъ. Самаго лучшаго мороженаго. А вотъ у него есть хорошаго нуртъ.

— Это еще что за нуртъ такой?

— А это кислаго молоко съ сахаромъ, съ вареньемъ, съ корица, гвоздика и…

— Довольно, довольно! перебила Нюренберга Глафира Семеновна. — За молоко спасибо. Знаю я, чье здсь молоко подаютъ. Вдь это то молоко, изъ котораго кумысъ длаютъ.

— О, мадамъ! Зачмъ такого подозрительнаго?..

— Ну, такъ вотъ… Мужъ, что заказалъ себ, того ему и пусть подадутъ, а мн филе на вертел. Да пожалуйста, чтобы съ соленымъ огурцомъ.

— Кабакджи говоритъ, что есть цвтнаго капуста.

— Ну, съ цвтной капустой…

Нюренбергъ сталъ по-турецки передавать хозяину ресторана заказъ супруговъ, подошелъ къ его прилавку и что-то выпилъ изъ налитой ему рюмки.

Старикъ турокъ съ большой сдой бородой и черными бровями дугой, обглодавъ окончательно остовъ курицы, кинулъ его на улицу сидвшимъ на порог ресторана собакамъ и, держа свои сальныя руки растопыреннными, направился мыть ихъ къ находящемуся у стны фонтанчику-умывальнику.

LXI

Начали подавать на столъ. Турченокъ-подростосъ, съ почернвшей уже усами верхней губой, въ неизбжной феск и пестромъ передник до полу, напоминающемъ наши малороссійскія плахты, подалъ прежде всего судокъ съ перцемъ, солью, уксусомъ и горчицей и поставилъ его на непокрытый мраморный столъ. Затмъ передъ Глафирой Семеновной была поставлена глубокая тарелка съ накрошенными на мелкіе кусочки мясомъ, изжареннымъ на вертел. Половину тарелки занимали кусочки сочнаго мяса съ вытекающимъ изъ нихъ розовымъ сокомъ, а другую половину неизбжный во всхъ турецкихъ блюдахъ рисъ съ лукомъ.

— Постой, постой, остановилъ турченка Николай Ивановичъ. — Ты прежде столъ-то скатертью накрой, а потомъ подавай, старался онъ объяснить таращившему на него глаза турченку жестами насчетъ скатерти. — Скатерть… Покрыть…

— Здсь, эфендимъ, скатерти не полагается, съ улыбкой отвчалъ Нюренбергъ, сновавшій около стола и что-то прожевывающій.

— Какъ не полагается? Отчего?

— Ни въ одного турецкаго ресторанъ не полагается ни скатерть, ни салфетка… Видите, вс безъ скатерти кушаютъ. Такой ужъ обычай.

Глафира Семеновна брезгливо глядла въ тарелку и говорила:

— Зачмъ-же они нарзали говядину-то? Что это? Словно кошк… И рису наложили. Я рису вовсе не просила.

— Мадамъ, надо знать турецкаго порядки… наклонился съ ней проводникъ. — Если вамъ они не нарзали-бы мясо, то какъ-же вы его кушать станете? Въ турецкаго ресторан ни вилка, ни ножикъ не подаютъ.