В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Вскоре все яства и питии были поставлены, и супруги сели за стол. Присел и Карапет. Красовались на блюдце три громадных маринованных томата, лежали на тарелке корни петрушки, сельдерея, стручки зеленого перца. Приятно щекотали обоняние и бифштексы. Глафира Семеновна взяла кусок мяса себе на тарелку и сказала Карапету:

– Вот у вас я есть бифштекс не боюсь. Я знаю, что армяне лошадиную говядину не едят, а в турецком ресторане не решилась бы.

Армянин наклонился к ней, тронул ее громадной ладонью по плечу и сказал:

– Такой говядина, как у меня, дюша моя, у самого падишах нет.

Он налил из бутылки в две рюмки желтоватой жидкости и выпил вместе с Николаем Ивановичем. Тот проглотил и сморщился:

– Фу, сатана какая! Что это, с перцем, что ли?

– Без перцом. Самая хорошая турецкая водка.

– Боже мой! Турецкая водка… Слушаю и ушам своим не верю, что в мусульманской Турции водка есть! – проговорила Глафира Семеновна. – Не так я себе Константинополь воображала. Я думала, что здесь о вине и водке говорить даже запрещено.

– Самая лучшая водка, дюша мой, – продолжал Карапет, – но турецкая водка всегда рот и горло кусает, когда это одну румку пьет. Выпей две – и приятное удовольствие в брюхе будет.

И он налил вторично в рюмки. Николай Иванович взглянул на жену.

– Разве уж из-за томатов только выпить. Томаты маринованные очень хороши. Ну, по-русски, хозяин… Ваше здоровье… Очень рад, что судьба меня столкнула с вами. Обед прелестный. Домашний, бесхитростный, но это-то я и люблю.

Не хулила еду и Глафира Семеновна и кушала с аппетитом мясо, и томаты, и рис с шафраном, поданный к шашлыку, но когда Карапет в третий раз стал наливать водку в рюмки, строго произнесла:

– Это уж чтоб последняя была.

– Последняя, последняя, мадам, дюша мой, – отвечал Карапет, улыбнулся и прибавил: – Мой жена, дюша мой, тоже вот так, как ты, не давала мне пить много водки. Теперь твое и барыни здоровье, эфендим, – чокнулся он с Николаем Ивановичем, выпил и принялся есть сырой корень петрушки, хрустя зубами и похваливая: – Хороша арменска закуска, здорова арменска закуска.

Когда обед был кончен, Карапет тронул Николая Ивановича ладонью по плечу и сказал:

– Хочешь, дюша мой, эфендим, я тебя сегодня по- русскому угощу?

– Нет, нет, уж довольно. Пожалуйста, довольно насчет вина! – замахала руками Глафира Семеновна.

– Стой, барыня! Стой, мадам! Не вино… Сама похвалишь. Сама скажешь, что Карапетка хороший человек. Сегодня суббот, Николай Иваныч, завтра праздник воскресенье… Ты теперь ложись и спи и гляди хороший самый лучший сон, а я пойду в лавку. Ты, дюша мой, проснешься, а я лавку запру, и пойдем мы с тобой, дюша мой, в баню.

– В баню? А что? Да ведь это прекрасно. Глаша, как ты думаешь? – спросил Николай Иванович жену.

– Иди. Но только уж, пожалуйста, там не пить.

– В бане-то? Да какое же там питье! С удовольствием, с удовольствием, Карапет Аветыч, схожу с тобой в баню. Много я про турецкую баню слыхал, а теперь воочию ее увижу. Пойдем, пойдем. А вернемся – ты мне самоварчик изобразишь. Обещал ведь самовар.

– Будыт, будыт… И самовар после баня будыт, – кивнул армянин.

– Глаша! Да ведь это восторг что такое! Как должны мы быть благодарны случаю, что повстречались с Карапетом Аветычем.

Карапет стоял и кланялся.

– Так в баню сегодня вечером? Хорошо. Прощай, дюша мой, прощай, мадам, – сказал он, протянув постояльцам свою громадную руку, и удалился.

В баню

Супруги долго бы еще спали крепким послеобеденным сном, но Николая Ивановича разбудил армянин-мясник. Он проник через незапиравшуюся дверь, стоял около софы над Николаем Ивановичем и говорил:

– Вставай, барин! Вставай, эфендим! Вставай, дюша мой, пора в баня идти.

Николай Иванович открыл глаза, увидал перед собой при свете горевшей на столе лампы крупную волосатую фигуру в феске и с засученными рукавами рубашку и сразу вскочил и сел на софе.

– А вещи наши из гостиницы привезли? – спросил он.

– Привезли, привезли. Я и счет за тебя, дюша мой, заплатил. Сейчас внесут твои вещи. А счет четыреста двадцать и три пиястр.

– Сколько? – испуганно спросил Николай Иванович, но, когда Карапет повторил сумму и прибавил, что это пиястры, а не франки, он тотчас же сообразил и сказал: – Да, да… Пиастр – семь-восемь копеек. Ну, это еще не очень сильно ограбили. Глаша! Вставай! – крикнул он жене, которая продолжала еще спать на своей софе, свернувшись калачиком.

– Приехали? – откликнулась спросонья Глафира Семеновна. – А какая это станция?

– Вишь, как заспалась! Думает, что все еще по железной дороге едем. Ну, пусть она лежит. Давайте сюда наши вещи.

– Авет! Тамара! – ударил в ладоши хозяин и заговорил что-то на гортанном наречии.

Дверь распахнулась, и дочь его и сын начали втаскивать подушки, свертки, картонки. Наконец, сам Карапет с сынишкой втащил сундук супругов.

– Глаша! Смотри-ка, какой любезный Карапет Аветыч- то, – сказал Николай Иванович жене. – Чтоб не будить нас, принял все наши вещи и по счету из гостиницы за нас заплатил.

Глафира Семеновна открыла глаза и щурилась на горевшую лампу.

– А где же наш проводник Нюренберг? – спросила она.