В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Нюренберг тотчас же перевел желание Николая Ивановича по-турецки. Турок, радостно оскалив белые зубы, откинул доску прилавка и стал приглашать гостей войти в лавку. В лавке уже сидели на полу на грязной циновке, поджав под себя ноги, чалма из тряпиц с необычайно смуглым лицом и замасленная, порыжелая, когда-то красная феска, в седых усах и с распахнутым воротом рубахи, в котором виднелась темная, мускулистая, волосатая грудь. Они что- то ели из чашек прямо пальцами. Завидя гостей в европейских костюмах, они поднялись с циновок и встали к стене.

– Сидите, сидите, почтенные! – махнул им рукой Николай Иванович и прибавил: – Селям алейкюм!

– Сабахыныз хайр ола, челеби![72] – откликнулась тряпичная чалма, приложив ладонь ко лбу.

– Николай Иваныч, только я на пол не сяду… – сказала Глафира Семеновна, не видя мебели в лавчонке, но хозяин лавки уже вытаскивал из-под прилавка два некрашеных табурета и говорил:

– Отур буюрун[73], эфендим! Отур буюрун, мадам. Русыя?[74] – спросил он их, сдернул с полки маленький молитвенный коврик, покрыл им один из табуретов и указал на него Глафире Семеновне.

– Россия… Россия… Из России… – отвечал Николай Иванович и прибавил, обращаясь к жене: – Какой радушный турок! Смотри, как он радуется! Не знает, чем услужить. Ну, садись на коврик.

Супруги сели на табуреты и придвинулись к прилавку. Турки уселись у ног их на циновке и продолжили есть из чашек. Кафеджи суетился около самовара и заваривал чай в маленьком чайнике. Нюренберг стоял на улице и покуривал папироску.

– Спросите, откуда у него взялся русский самовар, – сказал проводнику Николай Иванович.

Нюренберг заговорил с кафеджи по-турецки и потом сообщил:

– Он говорит, что здесь много продается самоваров в Пере в русского магазине. А купил он его потому, что к нему очень часто русские матросы заходят чай пить. Самовар у него давно. Он говорит, что в самоваре скорее скипятить горячего вода, чем в чайнике на турецкого тагане.

– Глаша! Слышишь? Какой разумный турок! – воскликнул Николай Иванович. – Но отчего все так не поступают здесь? Отчего другие не берут с него пример?

– О, эфендим! Здесь самоваров есть у многого турецкого кафеджи, – отвечал Нюренберг. – Вот если вы пожелаете съездить на кладбище в Скутари, то там почти у каждого кафеджи самовар.

– Отчего ж ты мне раньше не сказал! – закричал на него Николай Иванович. – А я мучаюсь, терзаюсь, глотая черную английскую ваксу вместо чая. Что это такое Скутари? Где это такой Скутари?

– Через Босфор, на Азиатском берегу.

– В Азии? Так что ж ты, шутишь со мной, полупочтеннейший, что ли! Разве я про Азию спрашиваю!

И Николай Иванович даже сверкнул глазами.

– О, успокойтесь, эфендим, – улыбнулся Нюренберг. – Азия от нас близко. Азия от нас недалеко. Азия от вашего гостиница всего полчаса езды. Мы теперь в Европе, а уж через Босфор будет Азия, а наш Босфор все равно что ваша Нева.

Николай Иванович слушал и не доверял.

– Верно, верно. Он не врет… – шепнула мужу Глафира Семеновна. – Я учила. В пансионе учила… Помню…

Кафеджи между тем расставлял чашки на прилавке и блюдце с сахаром.

В гостях у Карапета

Супруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Иванович то и дело похваливал его, говоря:

– Вот это чай… Вот это настоящий чай. Не вакса какая- нибудь английская, скипяченная.

Чай был действительно превкусный, свежезаваренный.

Странно было видеть мужчину, одетого по-европейски, и с ним рядом нарядную даму в модной шляпке, сидевших в лавчонке уличного кафеджи и пивших чай, прихлебывая его с блюдечка. Очень естественно, что прохожие начали останавливаться и с удивлением смотреть на них. Подскочил длинноволосый нищий дервиш в грязном балахоне и с криком «гу-гу» протянул им свою чашечку для сбора подаяния. Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчал из-за спины ребенок, помещенный в кузовке. Пришли торговцы из соседних лавок и тоже остановились, с любопытством осматривая супругов и расспрашивая о них у стоявшего тут же Нюренберга. Странно было для всех, что люди приехали в щегольской коляске и сидят в такой обстановке. Нюренберг объяснял им, как мог, каприз своих клиентов. Турецкий гортанный говор так и стоял в толпе. Остановился даже проезжавший мимо черкес-всадник и присоединился к разговору.

– Послушайте, Нюренберг, разгоняйте, пожалуйста, публику. Чего это столпились и смотрят, как на зверей каких! – сказал Николай Иванович проводнику.

Тот пожал плечами, но крикнул что-то по-турецки толпе. Кафеджи замахал на остановившихся руками и одного из любопытных даже отпихнул в плечо, но толпа не расходилась, и вдруг из нее раздался русский ломаный говор:

– Здравствуй, господын русскый эфендым! Из Москва прыехалы? Поклон мой, дюша моя, вам! Мы тоже в Руссый были. В Нахычевань были, в Ростов-на-Дону были. Здравствуй, барыня!

Из толпы выдвинулся черный, как жук, усатый пожилой человек с небритым щетинистым подбородком и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и к груди. Он был в феске, в жилете и в переднике, запачканном кровью, а у пояса его висел большой нож в чехле.