В грозный час

Два подбитых «тигра» и одну сожженную самоходную установку записал в том бою полк на свой боевой счет. Кстати, здесь в качестве трофея мы захватили и один совершенно исправный «тигр». Он стоял на самом левом фланге, у края леса, стоял без единой царапины, но и без экипажа. Тот, очевидно, предпочел вовремя скрыться в зарослях, нежели отдать жизнь за своего фюрера.

Признаться, подобного мы еще не встречали. Обычно в экипажи этих новейших тяжелых танков гитлеровцы подбирали наиболее опытных, надежных, преданных «тысячелетнему» рейху нацистов. И те, как правило, вели бой до конца. Во всяком случае, вот так, в исправном состоянии, своих машин не покидали. А эти…

— Видимо, с кадрами у Гитлера уже туговато, — резюмировал командир экипажа САУ лейтенант Бертенев, с любопытством разглядывая «тигра». — Фанатиков все меньше остается. Это уже кой о чем говорит…

Не задерживаясь больше у Точильников, мы снова пошли вперед. 3 июля часть полка была уже на окраине столицы Белоруссии. Как раз в тот день советские войска штурмом овладели Минском. Нам, правда, не удалось осмотреть город: нужно было преследовать отступавшего врага. Но даже то, что мы успели увидеть на окраинах Минска, произвело на нас тяжелое впечатление. Разрушенные здания. Дотла сожженные дома, от которых остались лишь одни печные трубы… Разбитые, в многочисленных воронках от бомб и снарядов улицы…

Все это могли сделать только варвары. Да и можно ли как-то иначе назвать фашистов, совершивших все эти неслыханные злодеяния?! Ведь только в Белоруссии ими были уничтожены тысячи предприятий, разрушены и опустошены все ее города, сожжены в селах 120 тысяч строений, превращены в развалины 7 тысяч школ. В Белоруссии гитлеровцы убили и замучили миллионы мирных жителей и военнопленных, создали густую сеть концлагерей и тюрем. Отсюда они угнали на каторгу в Германию 380 тысяч юношей и девушек, только в Минске казнили 80 тысяч человек.

Поэтому вполне понятна была та радость, которая охватила минчан, когда наконец кончилась черная ночь оккупации, длившаяся три неимоверно долгих года. Со слезами на глазах они выражали глубокую благодарность воинам, принесшим им долгожданную свободу.

Спустя несколько дней после освобождения Минска нам довелось прочитать один из материалов, напечатанных в «Правде». Он врезался в память каждого из участников тех событий. Я, например, и сейчас, три с лишним десятилетия спустя, отлично помню, что речь в той корреспонденции шла об автоматчике Антоне Каверзневе. Этот смелый юноша погиб во время штурма Минска. Его друзья-однополчане после освобождения города понесли тело геройски павшего бойца на кладбище. По пути к ним начали присоединяться жители белорусской столицы. Процессия все больше и больше росла. Вот уже за гробом шло сто, двести, триста минчан… А когда приблизились к кладбищу, колонны уже насчитывали десятки тысяч человек. Отдать последнюю почесть воину-освободителю пришли практически все жители Минска, оставшиеся в городе.

* * *

В тот день, когда в полк поступила «Правда» с упомянутой корреспонденцией, мы уже были под Молодечно. А до этого, проезжая одну белорусскую деревню за другой, всюду видели следы чудовищных злодеяний фашистов.

Как-то уже после обеда, когда мы остановились в такой вот разрушенной деревеньке, чтобы дозаправить машины горючим и подготовить их к дальнейшим боевым действиям, ко мае забежал чем-то очень взволнованный старший лейтенант Бондарев.

— Беда у нас, товарищ майор! — торопливо заговорил он прямо с порога дома, временно занятого нами под штаб полка. — С одним бойцом что-то случилось. Будто но в себе он. Буйствует, плачет. А вот в чем дело, никак разобраться не можем.

Из дальнейшего рассказа старшего лейтенанта выяснилось, что боец этот, оказывается, из здешних мест. Его родное село буквально в пяти-шести километрах от деревни, где сейчас мы находимся. Вот он и попросился у Бондарева сходить туда, повидаться с родными. Старший лейтенант, зная, как долго боец ждал этого момента, сильно переживал, что полк может не пойти дорогой, которая вела мимо его села, отпустил самоходчика. Предупредил: только до вечера. Ночью полк продолжит марш.

Боец ушел. Но только спустя часа полтора неожиданно вернулся. В лице — ни кровинки, руки трясутся. Схватил подвернувшиеся ему два автомата и бросился куда-то бежать.

Увидев это, Бондарев приказал самоходчикам задержать его. Когда бойца привели, того было трудно узнать: лицо осунулось, посерело. Разговаривать ни с кем не хочет. Только мотает головой, стонет да, сжимая кулаки и потрясая ими, вскрикивает:

— Все равно убью! Убью!

Ясно, что в те полтора часа этому бойцу стали известны такие драматические события, которые сильно потрясли его. Но о чем он узнал? И где? За то время, что он пробыл вне части, вряд ли одолеешь дорогу до его села и обратно.

— С кем он встречался? — спрашиваю старшего лейтенанта Бондарева.

— Да вроде бы ни с кем, — отвечает тот. — Не успел, пожалуй…

Что ж, логично. Но от этого никому из нас не легче. Причина-то странного поведения бойца не разгадана. Приказываю Бондареву: