В гвардейской семье

будете честно трудиться и бесстрашно воевать, успешно справляться с доверенным вам Родиной

ответственным делом.

Наступила тишина.

Ляховский, волнуясь, снова потянулся за платком. Стою, чувствую: надо что-то сказать.

— Товарищ подполковник! Разрешите мне? [121]

— Прошу.

Я шагнул к строю.

— Дорогие товарищи! Думаю, не ошибусь, если от имени личного состава третьей эскадрильи заверю

командование нашего полка в том, что мы и впредь будем в передовых...

* * *

После ужина адъютант эскадрильи вручил мне ключ от комнаты — «командирского салона», как в шутку

называли ее авиаторы.

Переступил порог «салона», внимательно обвел помещение глазами. В маленькой комнатушке стояла

аккуратно заправленная солдатская кровать. У окна — столик, стул. На столе — «фонарь» из снарядной

гильзы. На стене — вешалка.

Скромно и уютно. Можно и отдохнуть, и поразмышлять...

Адъютант ушел, и я остался один. Присел на стул. И только теперь почувствовал, что устал. Память

возвращает меня к событиям дня. Словно снова слышу слова: «Поздравляю, Толюша, с повышением!»,

— это Катюша сказала. «Растем»! — так прореагировал Иван Кондратьевич Клубов. «Думаю,

справитесь!» — выразил свою точку зрения Ляховский.

И тут, сидя в тиши «салона», вновь ощутил, как повысилась отныне моя ответственность и за людей, и за

боевую технику, и за дела целой эскадрильи. Мне предстояло сдать трудный экзамен на командирскую

зрелость, на самостоятельность. И принимать его будет строгий и бескомпромиссный экзаменатор —

жизнь. Да, я заверил командира, что эскадрилья будет идти впереди, что старая добрая традиция будет

продолжена. Но ведь успех добывает целый коллектив. С чего же начать? Мне нужны помощники, нужна

опора. Я знал: надеяться есть на кого! Это — коммунисты и комсомольцы. Это — лучшие наши

гвардейцы, «золотой фонд» эскадрильи.

Комнату заполняли сумерки. Я зажег «фонарь». Вспомнил: в чемодане лежат черновые наброски

чертежей и расчетов. Отыскал их и при мерцающем свете коптилки стал разбирать записи,

восстанавливать в памяти подробности событий, побудивших меня взять в руки карандаш и бумагу. [122]

Я чувствовал и верил, что можно и надо сделать более эффективными тактические приемы,

применявшиеся нами в боях. В частности, «круг». Если добиться четкости и слаженности, если каждую

секунду взять на учет, можно в корне видоизменить его заключительный элемент. Это лишь вначале

покажется сложным, но, отработав одновременный выход всей шестерки или восьмерки из «круга», мы

избежим опасности быть атакованными вражескими истребителями во время перестроения или сбора, обеспечим взаимозащиту и огневую мощь.

Как же сделать маневр гибким, динамичным? Уже не один день, не один вечер размышлял я над этим.

Выход из атаки всех сразу давал бы нам преимущество над противником. Но замысел был пока что лишь

теорией. Я мог стереть на бумаге любую линию, чертить все новые и новые варианты. Проверить же их

можно было только в бою. А это — риск. Очень большой, очень серьезный, ибо речь шла о человеческих

жизнях.

И все же я решился. Потому что был уверен в эффективности маневра, в его целесообразности. Надо

было только дождаться удобного, а точнее — удачного времени. К тому же эксперимент требовал от

летчиков не только отработки маневра, но и соответствующей психологической подготовки.

Следовательно, спешить нельзя, и как ни хотелось поскорее начать проверку замысла, я старался не

поддаваться соблазну. Никаких случайностей не должно быть. Все надо хорошенько взвесить, со всеми

неизвестными разделаться. Иначе — провал!..

На поиски ушла не одна неделя. А я все думал, взвешивал, искал.

...Ночь на исходе. Я весь ушел в расчеты. Заснул лишь под утро. Спал крепко. Но проснулся вовремя: сработала привычка вставать в одно и то же время.

Солнце уже окрасило у горизонта облака, и они кажутся лепестками огромной розы. Потом из-за темной

кромки земли выглянул кусочек расплавленной меди. Он все больше, все ярче. Рождается новый день.

Дышать легко — воздух свеж, настоян на густом аромате леса. На аэродроме уже трудятся

авиаспециалисты.

— Товарищ старший лейтенант, технический состав готовит шесть машин к вылету!.. [123]

Принимаю доклад инженера эскадрильи старшего техника-лейтенанта Одинцова.

— Сколько всего исправных машин?

— Семь, товарищ командир! Одна — на профилактике, две восстанавливают пармовцы.

Подходит старший техник по вооружению Ворона. Докладывает, чем заняты вооруженны.

— Надо ускорить работы: шестерка вылетает через час...

У одной из машин увидел старшего техника-лейтенанта Поповского, нашего парторга. Он уже закончил

свои дела и теперь помогает товарищам. Поздоровался, направляюсь к другому самолету.

— Как настроение? — спрашиваю младшего техника-лейтенанта Волошина.

— Преотличное, товарищ командир!

— А у подчиненных?

— Тоже!

— Из дому пишут?

Волошин оживился:

— В неделю по два-три письма получаю. Дела в тылу пошли лучше, просят, чтобы мы поскорее с

фашистами разделались.

— Напиши: просьбу выполним!

— А я уже и так написал, — улыбается Волошин.

Недалеко от моего самолета кто-то прилаживает переносной стенд. Подхожу ближе — это комсорг полка