В гвардейской семье

назло Виктор Сиротин выжил. Выжил, чтобы бить фашистов, мстить врагу, приближать победу.

Вот этой четверке отважных соколов и их верным боевым товарищам — воздушным стрелкам —

командир полка и давал очень ответственное и сложное задание.

— Нам известно, в каком приблизительно районе находится авиабаза противника, — продолжал

подполковник Стрельцов. — Но необходимо точно установить место ее расположения. Ваши машины

оснащаются только фотоаппаратурой. Ни эрэсов, ни бомб не брать. Пары пойдут одна за другой. Вторая

пара пойдет к цели за первой на расстоянии «зрячей» видимости. Допускаю изменения по маршруту.

Затем Стрельцов объяснил задачи другим экипажам. [175]

Две пары «горбатых» набрали высоту и легли на курс.

Облака сплошной пеленой закрыли землю. Внизу ни одного просвета, лишь видно, как на плотной

белесой гряде причудливо пляшут, бегут четыре тени. Но вот за линией фронта стали появляться «окна», затем облачность совсем как бы раздвинулась. Это плохо. Плохо потому, что скрытно подойти к цели уже

не удастся. И летчики испытывают точно такое чувство, какое испытывает пехотинец, попавший на

минное поле: ведь вражеские зенитчики лишь выжидают, когда наступит наиболее удачный момент для

открытия огня.

Давыдов снижается. Ведомый идет за ним. Где же вражеский аэродром?.. Вдали видны вспышки. Где-то

там, впереди, идет танковый бой. Но аэродрома не видно.

Показалось ровное поле. Может, оно служит фашистам аэродромом? Давыдов снижается. Пара Сиротина

повторяет маневр и тоже идет со снижением. Стрелка высотомера подрагивает, показывает тысячу

пятьсот, семьсот, четыреста метров.

Вот он! Капониры по краям поля, замаскированные самолеты. Их много. Давыдов считает: пять.., восемь.., двенадцать...

Зенитки молчат. В воздухе вражеских истребителей нет.

Давыдов включил фотоаппарат. Загорелись индикаторные лампочки, ожил счетчик, отсчитывая кадры.

Вдруг самолет резко встряхнуло. Взревел мотор. И вот уже море огня бушует вокруг самолетов, рвутся

снаряды, мечутся трассы. Тем временем аппаратура бесстрастно фиксирует на пленку систему вражеской

противовоздушной обороны. Давыдов включает передатчик:

— «Янтарь»! Я — «Стрелка». Еще один заход...

Осталось совсем немного, и на пленке будет полная панорама аэродрома. А с машиной что-то неладно.

Вот уже и воздушный стрелок Николай Никифоров с волнением в голосе сообщает:

— Командир, левое крыло повреждено!.. Вижу пробоины...

И вдруг, как по мановению волшебной палочки, затихли зенитки. И нет огня, и нет вздувающихся тут и

там дымных «шапок», и не пляшут перед глазами [176] эрликоновские трассы. Давыдов в недоумении

осматривает пространство, переводит взгляд на землю. Что это? Самолет Сиротина выпустил шасси. Вот

он планирует — идет на посадку.

— Что случилось, Виктор? — крикнул в эфир Давыдов. — Что ты делаешь?!

Но Сиротин в ответ лишь качнул крыльями.

— Что ты делаешь, Виктор?! — еще раз запросил Давыдов, и пальцы его коснулись гашеток. — Считаю

до пяти: раз, два...

А у взлетно-посадочной полосы суета. Мчится вдоль нее легковой «оппель», спешит кто-то из чинов

навстречу сенсации. Еще бы! Советский летчик сдается в плен!

Но почти у самой земли Сиротин неожиданно выравнивает машину, дает газ — и понесся его штурмовик

на бреющем, вихрем промчался над аэродромом, лег на обратный курс.

Ах ты, отчаянная душа! Что придумал! Сделал вид, что идет на посадку, — вот фашисты и прекратили

огонь. Сам пошел на смертельный риск, дав товарищу возможность выйти из опасной зоны, произведя

фотографирование объекта.

...В тот же день дважды вылетали мы всем полком на штурмовку крупного аэродрома в районе станции

Растенбург. Около ста вражеских самолетов уничтожили, не потеряв ни одного своего.

А вечером Виктора Сиротина принимали в партию. Коммунисты проголосовали за него единогласно.

Первым поднял руку за Виктора Николай Давыдов.

...Бои, атаки, штурмовки... Привычная фронтовая страда. С самого рассвета и до поздних сумерек гудят, рокочут моторы.

Технический состав почти не знает отдыха: ждет своих товарищей-летчиков с боевого задания, а

дождавшись, спешит снарядить штурмовики боекомплектом, проверить работу всех систем и агрегатов, заправить баки.

Два-три вылета для летчика в эти дни — обычное дело. Нередко успеваем сделать и по четыре.

Пробиваемся сквозь зенитный заслон, штурмуем опорные пункты врага, помогаем наземным частям

теснить фашистов на запад — к Кенигсбергу{7}. [177]

Наши полетные карты размечены пучком расходящихся линий. Они сходятся в Заалау; здесь мы

обосновались, отсюда летаем по предварительным «заявкам» или по вызовам, поступающим то от

пехотинцев, то от артиллеристов или танкистов. Мы рады всем помочь. И всегда к этому готовы.

Выработанная в боях тактика сопровождения наземных войск целиком себя оправдала. Во время

наступления танков или пехоты мы действуем буквально в двухстах-пятистах метрах перед ними —

«расчищаем» полосу за полосой, обрабатываем оборонительные линии противника, уничтожаем его

огневые точки. Такое тесное взаимодействие «земли» и «неба» очень эффективно.