В Иродовой Бездне. Книга 3

Лева вполне сознавал всю важность сделанного им наблюдения для определения трудоспособности, своевременного отдыха работающих физически. Но ему никак не удавалось продвинуть свои выводы, в верности которых он нисколько не сомневался, И когда он задумывался, почему к нему такое пренебрежение, он понимал: ведь это пишет просто фельдшер, обратит ли кто на него серьезное внимание? Ведь это пишет заключенный, и какой заключенный! Несомненно, те, кто наблюдал за всем и за тем, что исходит от заключенных, с особым пренебрежением относились к нему, как к представителю «баптистского мракобесия».

И вновь, и вновь Лева сознавал, сознавал до боли, и не мог успокоиться, и что бы он ни предлагал, ни открывал, для него все пути отрезаны. Единственное, чем можно было утешиться, это то, что некоторые его предложения и медицинские идеи, будучи использованы другими, которые выдадут их за свои, продвинутся в медицинскую практику для общего блага. В будущем это так и происходило неоднократно.

Лева работал не покладая рук, и вдруг приезжает начальник санчасти и говорит, что организуется отдельный участок, где для заключенных будет устроен дом отдыха. Туда будут направляться самые лучшие работники, дающие самые высокие показатели.

Ввиду того, что там нужен полный порядок, он назначает Леву фельдшером этого дома отдыха. Отказываться не приходилось, так как распоряжение начальства есть приказ для подчиненных.

И вот Лева на работе в доме отдыха для заключенных. Этот дом был выстроен в чудесном по красоте месте на берегу речки, у склона зеленой горы. Здесь было всего два небольших барака, кухня. Конвоя совершенно не было, а только начальник дома. Чудесная природа, речка, лодки для катанья, улучшенное питание — все было создано для того, чтобы заключенные, давшие высокие показатели в труде, могли отдохнуть.

Лева всячески старался, чтобы в комнатах дома отдыха было все красиво и чисто. Марлю красили в желтый цвет — акрихином, в голубой — метиленовой синькой, и из нее делали занавески на окна. Здесь у Левы должен был работать не санитар, а прибыла заключенная медсестра, специально выбранная начальником санчасти.

Приехали отдыхающие, заиграла гармонь, крики, игры наполнили воздух. Приехала агитбригада, чтобы развлекать и веселить отдыхающих.

Темнело. У печки, на уступе скалы, сидели двое. Это были друзья — Лева и Жора.

— Мне тяжело здесь, очень тяжело, — говорил Лева. — Кругом одно гулянье, праздность, лечить некого, только наблюдай за санитарией. Просто грех один.

— Я понимаю тебя, — говорил Жора. — Мне тоже очень тяжело жить с артистами агитбригады, но что поделаешь? Видимо, нам нужно терпеть. Я имею отраду, что встречаю тебя и братьев. А теперь у меня еще одна радость: я близко познакомился с врачом-старушкой Ольгой Владимировной.

— О, ты знаком с ней! — воскликнул Лева. — Как это хорошо!

— Это необыкновенно, — ответил Жора. — Она исключительно христианская душа. Я вечерами прихожу к ней, и мы вместе выходим, садимся на скамеечку и читаем Евангелие. Я убедился, что она хотя и православная, но Христос для нее необыкновенно близок, так же как к нам. И я просто отдыхаю душой, когда мы вместе с ней беседуем о жизни Христа.

— Я очень ценю ее как врача и как христианку, — заметил Лева, — и она для меня пример. Но мне как-то не пришлось с ней много говорить о духовных предметах, как тебе, и мы вместе с ней не читали Евангелие, когда я работал с ней в одном лазарете в Заполярье.

— Я убежден, — сказал Жора, — что искренно верующие, любящие Христа души есть не только среди нас, евангельских христиан-баптистов, но и среди других христианских исповеданий, только каждому открыто по-разному.

— Я тоже убежден в этом, — произнес Лева, — и знаешь, у меня даже появляются такие мысли, что Вселенская Христова церковь состоит не только из нашего братства, но туда входят все, которые молятся Богу и ради Христа просят прощения грехов своих, признают Христа как личного Спасителя.

Жора на это ничего не ответил, не возразил, задумался, а потом тихо сказал:

— Дай Бог, чтобы это было так. Но все-таки до этого мы понимали, вернее — тешили себя уверенностью, что только мы, баптисты, являемся настоящей церковью — живой, а все остальные — мертвые, неспасенные. В этом свете нам предстоит какая-то переоценка ценностей, что-то по-новому продумать, переосмыслить. Впрочем, я понимаю, мы поем такой гимн:

«Не храм, не золотое зданье, не круг отобранных друзей, — Христова церковь есть собранье крестом искупленных людей».

И в этом гимне есть такой знаменательный стих: «Собранье душ из всех народов, со всей земли и всяких царств, из хижин, из-под пышных сводов, из общих всех и всяких паств…»

Они тихо беседовали, и глубокая вера, что Господь силен спасать в различных христианских исповеданиях, разгоралась в сердцах их.