В Иродовой Бездне. Книга 3

Сомнений не было. Это была дорогая Ольга Владимировна, вместе с которой он работал в лазарете на строительстве Туломской гидроэлектростанции.

У Левы забилось сердце. По окончании приема он пошел в контору лагпункта и по телефону связался с центральным лазаретом, попросил немедленно вызвать Ольгу Владимировну. И вот — слышит знакомый дорогой голос.

— Кто это, кто это? — спрашивала она.

— Это я, Ольга Владимировна, помните, Смирнский, там, за Полярным кругом, мы вместе работали в лазарете?

— Так где вы сейчас, откуда звоните? Вы ведь освободились, вольный? — спрашивала старушка.

— Нет, нет, я опять заключенный, — кричал Лева в телефонную трубку. — Не удивляйтесь, ведь таков теперь наш путь. А как вы, как ваше здоровье, Ольга Владимировна?

— Работаю, пока на ногах, — отвечала она, — и свободы еще не вижу. До свидания пока, меня зовут к тяжелобольному, — сказала она.

— До свиданья, до свиданья! Непременно постараюсь с вами увидеться. Этот маленький телефонный разговор был для Левы словно лучом света в темном царстве. В своем дневнике он записал:

«Звонил и говорил с Рогге, может быть, удастся работать с ней. Это было бы так хорошо. Нужно подтянуться в терапии. Ее голос не изменился, даже по телефону тот же. Глубокая христианка, а живет как облако, гонимое ветром. Да, так хотелось бы поработать с ней. Ведь она редкостный человек, редкий врач, в наше время нет таких. И как раз в ней есть то, чего недостает мне: кротость, терпение, особая внимательность к больным».

До поздней ночи Лева все занимался с больными: ставил банки, горчичники тяжелым пневматикам и все время думал об Ольге Владимировне. «Вот сколько лет она уже в заключении, люди черствеют, грубеют, а она, как рассказывает больной, и это чувствуется по ее голосу, все такая же нежная, внимательная; недаром преступный мир называл ее матерью, а она всех — голубчиками. У нее настоящее материнское сердце христианки. Но как бы хоть повидаться с ней?»

Лева упросил начальника разрешить ему съездить в управление за медикаментами. Тот вначале отказывал, мотивируя тем, что если что случится, нельзя оставлять людей без специалиста-медика. Но Лева уговорил его, сказав, что санитар у него опытный и вполне сумеет сделать перевязку, а если кто тяжело заболеет, положить в стационар.

Большой радостью было для Левы увидеть Ольгу Владимировну. Она тоже очень обрадовалась, увидев Леву. Был уже вечер, когда Лева получил медикаменты, освободилась и Ольга Владимировна, и они сели на скамеечку около барака-лазарета. Ольга Владимировна говорила не о себе, она тихо и сердечно рассказывала о тех больных, которых лечила, которым отдавала всю свою жизнь. Она была та же. Ее единственным желанием было — помочь, облегчить положение страдающих больных.

— Тяжело мне работать, — говорила она, — не потому, что нет отдыха и переутомляюсь, а потому, что вижу, что все мои старания врачебные часто пропадают. Поддерживаешь человека, ночь не спишь, выхаживаешь, и опять попадает он на тяжелые работы, опять начинает задыхаться, отекать. Уж говорила я им, говорила: нельзя, нельзя слабых посылать на тяжелые работы. А они говорят: «Легких работ нет». И тяжело мне смотреть и больно, а что сделаешь?

— А как же приказ «сто Я»? — сказал Лева. — В нем всех предлагают устраивать только по трудоспособности.

— Приказ есть приказ, — вздохнула старый врач, — а в жизни не получается. Грех один, люди не знают, не жалеют друг друга.

Лева делился своими переживаниями. Он говорил, что его нервы совсем ослабли и, добиваясь чистоты, порядка, нередко повышает голос, говорит грубо, резко.

— Да ты, голубчик, попей валерьянки с ландышевыми каплями, — предложила она. — А то мы других-то лечим, а себя-то нет.

— Я стараюсь обходиться без этих капель, — говорил Лева. — Больше стремлюсь владеть собой, в молитве успокаиваюсь.

— Это хорошо, хорошо, — сказала Ольга Владимировна, — но все-таки попей валерьяночку хотя бы с бромом, спокойнее будешь.

Лева не возражал против совета опытного врача-терапевта и сам многих больных лечил бромом и валерьянкой, но лично сам при всех жизненных невзгодах не пил ни одной капли валерьяны и ландыша и не проглотил ни одной столовой ложки успокаивающей микстуры. Было ли это его ошибкой или же нет, но только в вопросах самоуспокоения он для себя больше придавал значение словам Того, Кто сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». В эти дни своим родителям Лева писал: