В излучине Дона

— Дорогой мой Витольд Викентьевич, чтобы судить, правильно или нет спланирована операция, надо знать значительно больше, чем знаем мы. А раз нам многое неизвестно, как мы можем критиковать оперативный план? Я думаю, что на твоем состоянии и настроении сказывается большое нервное напряжение последних дней, усталость и бессонница. Иди-ка ты отдохни, благо время есть.

Грудзинский воспринимает мои слова как нежелание затрагивать накануне боя щекотливую и тягостную тему. Он еще раз вздыхает, поднимается и уходит к себе.

Несмотря на усталость и поздний час, я долго лежу с открытыми глазами, мучительно думаю и, как Грудзинский, — в который раз — мысленно спрашиваю себя: «Зачем пытаться лбом прошибить стену?»

* * *

В 3 часа 40 минут 33-й гвардейский минометный полк дает залп по позициям противника северо-восточнее высоты 169.8. Через двадцать минут — еще залп. В нем участвуют теперь и установки 4-го гвардейского минполка.

Это уже хорошо. А ведь комкор рекомендовал не надеяться на «катюши» из-за недостатка у них боеприпасов. Сегодня не только гвардейские минометы, но и артиллерия работает вовсю.

Особенно приятный сюрприз ожидал нас позже. Перед концом артподготовки в небе появились краснозвездные самолеты. Трижды врага бомбили группы по десять машин. Между прочим, фашистских истребителей на этот раз почему-то не видно.

После авиационной подготовки вперед ринулись танки Мельникова, а за ними поднялись цепи 32-й мотострелковой бригады.

В бинокль вижу, что все идет отлично. Танки, на ходу ведя огонь по некоторым «ожившим» огневым точкам, беспрепятственно продвигаются вперед. Пехота не отстает от них.

— Вот что значит настоящая поддержка, — с восхищением говорит Грудзинский. Он бодр, весел, от вчерашнего настроения не осталось и следа.

Между тем танки непосредственной поддержки уже перевалили первую линию обороны и устремились в район ближайших артиллерийских позиций неприятеля. И тут же в бой вступает группа Мирводы. Ее танки быстро догоняют 32-ю бригаду, проходят через боевые порядки пехоты и мчатся дальше, к высоте 153.0. Кажется, еще немного — и тактическая зона вражеской обороны будет прорвана. Но когда до высоты остается каких-нибудь несколько сот метров, артиллерия с закрытых позиций ставит заградительный огонь. Перед высотой вырастает огненная стена.

Два танка, вырвавшиеся вперед, попадают в огненный смерч и выходят из строя. Вскоре задымили еще несколько машин. Остальные останавливаются, потом чуть отходят и прячутся в складках местности.

Артиллерия противника переносит огонь на пехоту. Та откатывается в первую линию вражеских окопов. И снова, как это наблюдалось уже не раз, бой принимает невыгодный для нас характер огневой дуэли.

К полудню становится совершенно ясно, что наступление заглохло. Из штаба корпуса поступает приказ: мотострелковой бригаде закрепиться на достигнутых рубежах, группе Мельникова во избежание дальнейших потерь — а у нее подбито пять танков — отойти за гребень высоты 169.8. Возвращаются на исходные позиции и подразделения С. Н. Мирводы.

* * *

В тыл по балкам тянутся раненые. Одни идут сами, другие опираясь на руку товарища. Наиболее слабых несут на носилках во второй эшелон, а оттуда на машинах — в медсанбат.

Прохорович встречает их, о чем-то беседует, потом быстро что-то записывает в блокнот. Когда он возвращается на НП, я в шутку спрашиваю:

— Что, Александр Гордеевич, опять кого на карандаш взял? Прорабатывать будешь?

— Нет, брат, тут дело посерьезнее. Я еще раз убедился, что мало мы людьми занимаемся. Совсем мало знаем подчиненных.

Я не могу выдержать и улыбаюсь:

— Вот-вот, опять оседлал любимого конька!

— Напрасно, комбриг, смеешься! Дело говорю. Всех ли героев бригады мы знаем и отмечаем? Если, скажем, боец, рискуя своей жизнью, спас жизнь товарищу, его, как у нас принято говорить, поднимают на щит славы. О нем пишут листовки, говорят на собраниях, его имя славят агитаторы. И это правильно. Но справедливо ли замалчивать имена тех, кто спас жизнь не одному, а нескольким бойцам?

— Что-то не пойму тебя, — замечаю я. — Кого ты имеешь в виду?

— Ничего, сейчас поймешь. Скажи, ты знаешь такого бойца — Кирилла Безуха?

Я пожимаю плечами:

— Впервые слышу.

— Вот видишь. — Прохорович достает из сумки блокнот, перебрасывает несколько листков. — А этот Кирилл Васильевич Безуха, рискуя жизнью, спас семнадцать бойцов. Он санитар и вынес с поля боя семнадцать раненых, причем с их оружием. Или еще один. Тезка первому — Кирилл Александрович Атанов. Этот за время боев спас семьдесят три человека. Ты представляешь, какой это герой! А его никто не знает. Когда будем представлять к наградам, того и другого надо непременно включить в списки. Ну, а относительно пропаганды их подвигов — это я сделаю через политотдел…

Меня подзывает телефонист Галин:

— Товарищ полковник, из штаба корпуса звонили. Вас с комиссаром срочно вызывают…

В штабе корпуса небывалое оживление и народу что-то больше обычного. Подполковник Яборов сообщает сразу две неприятные новости: заболел и слег Родин и из Москвы прилетела специальная комиссия.