Я предполагаю, что такое поведение как способ функционирования пары встречается в анализе гораздо чаще, чем кажется, и иногда из-за этого анализ прекращается (хотя как раз на этом этапе во многих случаях анализ мог бы как раз возобновиться). Именно в подобных ситуациях анализ создает клаустрофилическую клетку (Fachinelli, 1983), охраняющую пару от таких примитивных и отщепленных психических аспектов, которые «страшнее войны» и способны к полному «захвату», поглощению, переполнению психики. Поэтому сохранить
Поэтому тупик можно рассматривать и как время ожидания, когда пара приобретает «оснащение» для рискованного продолжения эксплицитной работы.
Поэтому трудно возложить ответственность за эти события на того или другого участника пары — скорее, это ситуации, в которые глубоко вовлечена психика обоих участников.
Для выхода из застоя неудовлетворительными оказываются все интерпретации, относимые к пациенту, а не к паре в целом, и возлагающие на него ответственность за происходящее (интерпретации мазохизма, вины, атаки на рост, перверсии, зависти и т. п.). «Никогда не встречал исследований неудержимого страха, который может охватывать терапевта», — говорит Бион в одной из «
Проводя анализ, мы должны оставаться живыми (как напоминает Винникотт, 1965), поэтому с нас можно требовать лишь до определенного предела подвергаться деструктурированию, тревоге, риску, порой даже физическому, однако на нас лежит и ответственность за то, чтобы не подменять слишком большие, неизведанные еще территории выдуманными картами.
Выход из клетки, спуск с заколдованной горы, остановка «плуга» псевдосеансов вначале открывает пациента и нас самих страданию, скорби, боли, но в конце концов, если мы — аналитик, пациент и анализ — выживаем, то и плодотворному развитию.
С этой точки зрения ситуации тупика тоже позитивны, если их рассматривать как время, необходимое для приближения к подспудным тревогам и страхам и для трансформации и осмысления этих тревог, которые были отщеплены и выброшены из поля. Как в сказке о Гензеле и Гретель, где ведьму бросили в очаг, — в смысле возможности «сварить», трансформировать, т. е. сделать мыслимыми отщепленные тревоги, остававшиеся вне поля. Если это не удается, то их можно хотя бы «перехитрить», как сделал тот же Улисс (Sarno, 1989), представившийся Полифему как «Никто» и убежавший из пещеры циклопа целым и невредимым.
Часто именно пациент берет на себя труд сигнализировать о ситуации тупика. Девятилетний Ренато, рассказав о машине, которую он видел стоящей с включенными мотором и фарами, но без водителя внутри, навел меня на мысль о том, что анализ, который казался мне развивающимся, на самом деле стоял на месте.
Вспоминается еще рассказ пациента Мальдонадо (Maldonado, 1984) о хомяке в клетке, который бегал кругами, и подобный же образ, возникший у моей пациентки Стефании в трудный момент перед тем, как во сне ей открылся вид на ужасающую примитивную территорию, которая в сновидении была представлена в образе некоей фантастической «Монголии».
В других случаях это могут быть контртрансферентные сновидения, предупреждающие нас о том, что что-то не получается, несмотря на видимость продвижения вперед. Как очень точно описывает Мальдонадо в своих недавних работах (1984, 1987, 1989), ситуации самых непроходимых тупиков — это именно те ситуации, когда происходит кажущееся движение, когда интерпретации придают какой-то смысл происходящему, а на самом деле пара аналитик-пациент бегает по кругу, как хомяк к клетке.
Сейчас я хотел бы описать клинические ситуации тупиков разной степени — вплоть до таких ситуаций, когда я смогу говорить о позитивных аспектах тупика, подобно тому, как Лиментани (1981) говорил о негативной терапевтической реакции.
Тупик как этап, необходимый для метаболизации защитного бастиона
Иногда проходит много, порой даже очень много времени, прежде чем становится возможным метаболизировать примитивные состояния психики, которые сначала должны быть приняты, затем подспудно трансформированы и только после этого они могут стать мыслимыми и будут выражены словами.
Фабрицио, тридцатилетний пациент, внешне чрезвычайно энергичный, с самых первых сеансов вызывал во мне непреодолимую сонливость, дремоту, и должен признаться, иногда, пусть все го на несколько секунд, я в самом деле погружался в сон.