В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации

Поэтому не только верная интерпретация, но и наша тяжелая трансформирующая внутренняя работа метаболизирует проективные индентификации, парализующие нас. Это может быть медленная, утомительная, часто мучительная работа — «беталома», как мы писали с Барале (Barale, Ferro, 1992), или сгустки β-элементов, несовместимых с мыслью — здесь они принимаются, перевариваются, трансформируются и, где это возможно, выливаются в рассказ, который может ассимилироваться пациентом.

Для примитивных частей личности часто недостаточно почувствовать и интерпретировать собственные нужды, но необходимо, чтобы они нашли себе удовлетворительную эмоциональную реализацию ( ). Так мы покажем пациенту модель психического функционирования и отношений, которая станет для него интроецируемой.

Таким образом, именно микропроцессам на сеансе (Nissim, 1984) нужно уделять максимум внимания, так как микрометрия сеанса — это важный локус для всякой трансформации. В этой модели на первом месте стоят проективные идентификации, понимаемые в отношенческом смысле (Bion, 1962, Ogden, 1979, Baranger, Baranger, 1961–1962), которые в своем непрекращающемся перекрестном обмене обеспечивают постоянную смену эмоциональных элементов, постепенно все более вербализуемых и находящих приемлемые каналы для трансформации и выражения. Проективные идентификации устанавливают твердый «подпольный» эмоциональный статус пары, который затем через сновидения, воспоминания и анекдоты сможет поведать о том, что происходит в глубинах взаимоотношений (Di Chiara, 1992).

Вслед за Бионом (1978) подумаем о том, что «мышление — это новая функция живой материи», что не все примитивные эмоции психики могут быть трансформированы в мысли, и еще о том, что всякая трансформация в этом направлении имеет высокую цену — психическое страдание (Lussana, 1992, Tagliacozzo, 1982). Примитивные части должны получить доступ к символизации именно здесь, в кабинете аналитика, и порой эта работа превышает наши эмоциональные возможности (Gesue, 1995). Мы склонны разделять с пациентом избегание психической боли, превышающей некий порог, и искать защиты или компромиссных решений. Впрочем, как я уже упоминал, нет ни одного исследования об ужасе, который иногда может испытывать аналитик при слишком сильных воздействиях (Bion, 1978).

Далее мне хотелось бы перейти к разговору о микротупике сеанса: иногда его можно преодолеть, но бывает, что микротупик приводит к ситуациям настоящего застоя. «Почему человек просыпается утром, включает свет, затем зажигает спичку, подходит к окну и выбрасывается из него?» — спрашивает меня Лаура в середине сеанса. Ее брат загадал ей эту загадку и уехал. Она не успокоится, пока не найдет ответ. Я не знаю этой загадки. Я пытаюсь как-нибудь выкрутиться, придумать объяснение, но Лаура становится все более встревоженной. У меня нет вариантов разгадки, я пребываю в полной темноте, в отчаянии. Затем меня осеняет: «Потому что он был слеп. Как вы сейчас. Вам кажется, что я не понимаю, насколько вы обеспокоены моим предстоящим отсутствием». Только теперь Лаура рассказывает мне, что продумала до мельчайших деталей свое самоубийство. Убежденная, что я все равно не понял бы ее тревоги, только сейчас она рассказывает мне о своих снах: в одном ее привязывали к кровати, а крысы пожирали ее мозг, в другом с нее сдирали кожу, а затем появлялся котенок с ампутированными конечностями. На следующий день за этими снами последовал еще один: щенок боксера ложился на живот своей матери — пациентка «никогда не видела ничего подобного».

Приведу еще несколько примеров, иллюстрирующих работу по микрометрии на сеансе.

Одна пациентка, молодой врач, после нескольких моих интерпретаций, вызвавших в ней сильную эмоциональную реакцию, отстраняется и перестает рассказывать сны и выражать что-либо, чему я мог бы придать смысл. Я настаиваю на том, чтобы снова найти нить рассказа, и пациентка рассказывает мне про вестерн, затем про одну женщину, результаты анализа которой показали повышенное содержание свинца в крови, и потом, в конце, — об абсурдном проекте правительства обложить «налогом недвижимость».

Накопление интерпретативных «ударов», из-за которых в крови поднимается уровень свинца, и введение налога на недвижимость заставили меня дать ей передохнуть. Таким же образом я уменьшил дозу интерпретативной активности, когда другая пациентка рассказала мне о «ретролентикулярной фиброплазии», которая случается с младенцами в инкубаторе, если они получают слишком много кислорода. И та же самая пациентка со страхом, причины которого я не понял, рассказала еще и о кишечном некрозе у преждевременно рожденного, которого слишком рано и слишком обильно начали кормить.