В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации

Настало время проститься с моими терапевтическими амбициями и подумать об окончании анализа. Мое решение тут же было вознаграждено: пациентка, не чувствуя себя больше «заложницей моего проекта», вернулась к аналитической работе над взаимоотношениями с мужем (со мной в переносе) и в итоге попросила меня назначить дату окончания анализа. Окончанию анализа предшествовали сновидения, сигнализирующие о произошедшей интроекции аналитической функции, в которых появляется «синьора», а затем «подруга»: они помогают, советуют, указывают пациентке дорогу, когда анализ уже окончен. В одном из снов пациентка видит небольшой железный храм⁴⁴ на острове, прочный и крепкий, с глубоким фундаментом, он способен выдержать «волну, порой даже очень сильную» — это образ интроекции, упрочившейся в психике пациентки.

Проделанная работа впоследствии резюмируется пациенткой на одном из последних сеансов рассказом о коте Мэми. В конце Второй мировой войны миланский вокзал наводнили мириады голодных мышей, они сгрызли даже электрические провода, спровоцировали короткие замыкания и блокировали работу станции. Железнодорожники решили принести на станцию котов, чтобы избавиться от мышей. Было много работы, но результат оправдал ожидания. Постепенно коты покидали здание вокзала, в итоге ушли все, кроме Мэми, он остался жить в будке стрелочника, на всякий случай: а вдруг вернутся мыши? Все железнодорожники полюбили его. Много лет спустя кот Мэми умер, но память о нем жива до сих пор: выданная Мэми грамота за заслуги висит теперь в кабинете начальника станции.

Мне кажется, рассказ отражает все этапы болезни и лечения, начиная с психотического расстройства (короткие замыкания), спровоцированного вторжением отщепленных частей пациентки (мыши), затем переходит к пищеварительной работе, проделанной анализом (коты) под надзором аналитика-железнодорожника (Ferro-viere), интроекции аналитической функции (кот Мэми), признанию заслуг (грамота) и скорбному прощанию.

Я думал, почему я никак не мог решиться на завершение этого анализа и почему не уловил многочисленных сигналов, исходивших от пациентки. Например, таких: ей снилось, что она устала ходить к портнихе, потому что научилась шить сама; необходимость смириться со смертью престарелой бабушки, которая прожила уже достаточно долгую жизнь и многое успела сделать; сон про стиральную машину, которую нельзя было заставлять работать больше положенного, иначе она могла сломаться. Машину нужно было выключить, несмотря на то, что белье, возможно, останется невыстиранным. Полагаю, что мне трудно было закончить первый анализ из-за стремления полностью завершить его. Я хотел «завершенного анализа» и не мог смириться с необходимостью довольствоваться «доступным» анализом. С другой стороны, «мои» муки относительно окончания этого анализа, возможно, объяснялись проективными идентификациями пациентки, которая больше всего хотела отделиться (сон о токсикоманах, всеми силами стремившихся вернуться в нормальную жизнь).

Приближающееся окончания анализа сопровождалось глубокой болью от предстоящего расставания, но вместе с ней удовлетворением от проделанной работы и радостью от способности проживать собственные чувства. Мариелла рассказывает мне, что раньше ей было одиноко приезжать в Павию, а теперь почти все на платформе ей знакомы, она подружилась со многими пассажирами из своего купе и свободно общается с ними. Эту коммуникацию я могу интерпретировать не как приобретение только знаний о себе, но также и свободы внутренних перемещений.

Разумеется, при работе с тяжелыми пациентами (и с психотическими частями любого пациента) мы постоянно встречаем большие трудности. Однако нельзя сказать, что всегда можно встать лицом к лицу с «ужасом» некоторых внутренних перемещений. Вместо этого или ожидая возможности перейти через еще темные и слепые зоны нашей психики и отношений с пациентом, мы можем рассчитывать на свою способность терпеливо переживать с пациентом ситуации, которые кажутся застывшими и за которыми стоит тяжелейшая и продолжительная работа психики обоих участников по метаболизации еще слишком интенсивных тревог. Новый поворот, выводящий из тупика, может потребовать перехода через микропсихозы контрпереноса, о которых вспоминали Баранже.

В конце концов, «организация», «бастион», сам «контрперенос» не так уж и недоступны: у пациента существует постоянно действующая функция сигнализации с недоступных нам вертексов — наблюдательных вершин о том, что происходит в глубинах функционирования пары (Bion, 1983). Это достигается посредством всех персонажей и рассказов, которые время от времени предоставляет нам пациент. Мы должны обдумывать их не на уровне истории пациента или его отщепленных частей, проявившихся у того или иного протагониста, а как модальность, отражающую и объясняющую с определенной точки зрения (нам неизвестной) функционирование пары и поля в данный момент (Bezoari, Ferro, 1991b, Ferro, 1992).