В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

К 1929 году культ Хайдеггера распространился за пределы Фрайбурга и Марбурга. Той весной он выступил на конференции в альпийском курорте Давос — месте действия бестселлера Томаса Манна «Волшебная гора»[21] 1924 года, который Хайдеггер читал и на котором состоялась битва идей между старомодным итальянским критиком и рационалистом Луиджи Сеттембрини и мистическим экс-иезуитом Лео Нафтой. Заманчиво увидеть параллели в столкновении, которое произошло между двумя звездами конференции, поскольку Хайдеггер был настроен против великого гуманиста, исследователя кантовской философии и Просвещения: Эрнста Кассирера.

Кассирер был высоким, спокойным и элегантным евреем, его седые волосы были зачесаны в эффектную, хоть и старомодную пышную прическу, напоминающую небольшой улей. Хайдеггер был невысокого роста, уклончивый и убедительный, с подстриженными усами и строго зачесанными назад волосами. В центре их споров была философия Канта, поскольку их интерпретации этого философа кардинально отличались. Кассирер считал Канта последним великим представителем ценностей Просвещения — разума, знания и свободы. Хайдеггер, недавно опубликовавший книгу «Кант и проблема метафизики»[22], считал, что Кант разрушил эти ценности, продемонстрировав, что нам недоступны ни реальность, ни истинное знание любого рода. Он также утверждал, что Кант в первую очередь интересовался не вопросом познания, а онтологией: вопросом Бытия.

Хотя в ходе дебатов не было выявлено явного победителя, зрителям в большинстве показалось логичным позиционировать Кассирера как представителя цивилизованного, но отжившего прошлого, а Хайдеггера — как пророка опасного, но захватывающего будущего. Одним из наблюдателей, интерпретировавших дебаты подобным образом, был Эммануэль Левинас, который к тому времени уже не был учеником Гуссерля и присутствовал на конференции как горячий сторонник Хайдеггера. Как он позже сказал интервьюеру, это было похоже на конец одного мира и начало другого.

Тони Кассирер, жена Эрнста, сочла Хайдеггера вульгарным. Она вспоминала его появление в первый вечер: он буквально кружил головы, войдя после того, как остальные делегаты собрались, чтобы послушать речь после ужина. Дверь открылась — примерно так, как это происходит в «Волшебной горе», где стройная красотка Клавдия Шошат обычно входит в столовую поздно и с небрежным стуком двери. Тони Кассирер оглянулась и увидела маленького человечка с глазами-бусинками. Он показался ей похожим на одного из итальянских рабочих, каких было много в Германии в те годы, только носил он шварцвальдскую одежду. Он казался «неловким, как крестьянин, попавший в королевский двор».

Позже, оказавшись на представлении, устроенном студентами, сатирически воспроизводящим дебаты, она стала относиться к его окружению еще хуже. Левинас играл Эрнста Кассирера, посыпая волосы белым тальком и закручивая их в высокую челку, как рожок мороженого. Тони Кассирер его смешным не нашла. Спустя годы Левинас жалел, что не извинился перед ней за свою непочтительность; к тому времени он отказался от своего преклонения перед Хайдеггером, да и вообще повзрослел.

Через несколько месяцев после Давоса, 24 июля 1929 года, Хайдеггер выступил с блестящей инаугурационной лекцией во Фрайбурге под названием «Что такое метафизика?» — тот самый текст, который Сартр и де Бовуар увидят в переводе в 1931 году и ничего не поймут. На этот раз среди огромной толпы, собравшейся послушать выступление нового профессора университета, был и сам Гуссерль. Хайдеггер не разочаровал. «Что такое метафизика?»[23] понравилась публике, в ней содержались самые впечатляющие идеи из «Бытия и времени» в сочетании с некоторыми новыми. Даже начало выглядело как шутка, что совсем нетипично для Хайдеггера:

Что такое метафизика? Вопрос предполагает, что речь пойдет о метафизике. Мы от нее воздержимся.

Остальная часть лекции сравнивает ничто и Бытие, а также содержит длинное обсуждение «настроений» — еще одной ключевой идеи Хайдеггера. Настроения Dasein могут варьироваться от восторга до скуки или, например, рассеянного чувства угнетения и беспокойства, описанного Кьеркегором как Angst — страх, или тревога. Каждое настроение показывает мир в разном свете. В тревоге мир предстает передо мной как нечто «сверхъестественное» — немецкое слово unheimlich здесь буквально означает «не домашний». Оно показывает «абсолютную странность существ». В этом непривычном, незнакомом моменте настроение тревоги открывает первый вопросительный ход философии — особенно большой вопрос, составляющий кульминацию лекции Хайдеггера: «Почему вообще существует что-то, а не ничто?»