В канун бабьего лета

Чувствовал Игнат, что не льнет к нему Любава сердцем, мучился и боялся, что может ускользнуть такая девка. Как на грех, объявился мастеровой парень Дмитрий — с черными усиками, с серебристой цепочкой от часов. Чинит швейные машинки. Будто прикатил на заработки в тихий хутор. Игнат с первого разу признал в нем того худого парня, что швырнул Любаве с карусели подковку с цепочкой. Затревожился Назарьев. Зачем припожаловал чужак? Как его выпроводить? Липнут к нему хуторские ребята; либо хмельным их задабривает или пахучим табаком приманивает. Девчатам Дмитрий про новые игры рассказывает, частушки складные поет. И между делом, с Любавой заигрывает: улыбается ей, подмигивает. Примечал Назарьев; когда мастеровой начинает рассказывать басни и анекдоты про попов, Любава глядит на него с восхищением и забывает про хуторского Назарьева. На ухо шептал Демочка, что пришлый шутник до глубокой полночи мимо Любавиного флигеля прогуливается, а на днях напросился перекрыть у Колосковых поросшую мхом крышу на сарае.

…На окраине хутора, в широком проулке, что упирался в прибрежные терновые кусты, по вечерам собирались на игрища парни и девчата. Их деды и отцы облюбовали глухой темный закоулок под вековыми тополями и вербами. Кем-то давно и наспех были там сложены из дикого серого камня завалинки. Никогда они не обмазывались глиной и не белились, уж какой год лежали перевернутые кверху дном и вросшие в землю две старые лодки. Испокон веку там, собравшись в круг, нарядные девчата выголашивали старинные жалостливые песни, до хрипоты выпевали залихватские страдания, отплясывали под гармошку и балалайку, вырывая каблуками с корнем колючки и подорожник. Под вербами подруги поверяли одна другой свои первые тайны, охотно научались от старших нехитрому, но и нелегкому уменью завлекать парней. Собирались к терновым кустам не сговариваясь, горланили песни в стужу, вытанцовывали в слякоть и жару.

С игрищ уводили парни своих подруг под венец и покидали игрища навсегда. В этом же закоулке не одной обманутой и покинутой пришлось оплакивать свою несчастную судьбу.

Сторонясь парней и девчат, опираясь на палку, изредка приходил на игрища дядя Никита Казаркин — сухощавый рыжий бобыль, постовал — мастер валять валенки и улаживать на хуторе скандальные дела. Охромел Никита из-за доброты своей. Вызвался завалить свинью у соседа. Оседлал ее, размахнулся кувалдою, свинья головой крутнула. Казаркин и угодил с размаху по своему колену. С того случая и не расстается с палкою. Приходил Никита на игрища со своей молчаливой подругой. Много лет гулял он с нею, девкою-староверкой, а его мать православной веры не благословляла Никиту на женитьбу с иноверкой. Самовольничать Никита не смел, жалея и боясь родительницу, что грозила ему проклятием.

Феклунья Путилина, дочь степенного крепкого казака-хлебороба, на игрища являлась раньше других девчат и в любую непогодицу, слонялся бы под тополями хоть один парень. Выряжалась круглоглазая и крутоплечая Феклунья на загляденье — платья и кофты на ней дорогие, яркие и в будни и в праздник, на ногах гетры высокие или сапожки хромовые. А на груди блескучее ожерелье из серебряных монет — рублей, полтинников, пятиалтынных, гривенников. Плечи ее золотистою шалью прикрывали длинные гладкие волосы. Старался отец, наряжал единственную дочь. Ходила Феклунья, приподняв гордо голову, поводя плечами. На Игната Назарьева лукаво поглядывала, норовила высокой грудью как бы невзначай коснуться плеча станичного парня, подсовывала узелок со сладкими подсолнечными семечками. Да обходил Игнат сторонкою Феклунью, не брал крупных сладких семечек, хоть любил их и знал, что Феклунья, как другие, не натрет семечки жгучим перцем, чтобы отпугнуть, попотешиться над парнем.

На играх были свои танцоры и певцы, свои заводилы играть в жмурки или колечко, был и никем не назначенный старшой, чаще из тех привередливых, что долго выискивают себе жену. Последние пять-шесть лет — с того вечера, как зажениховал, — верховодил на игрищах Сысой Шутов. Трудно было кое-кому приноровиться к Сысою: ему самому хотелось быть на виду — и горе тому, кто выделиться намеревался. Неугодного Сысою парня или девку он мог, брезгливо оттопыривая нижнюю губу, прогнать, пригрозить: «Сгинь отсюдова, стерва, чтоб и духу твово не было». Иной хуторянин долго не осмеливался зашучивать с девкою, не испросив позволения Сысоя. А иногородние вовсе отсиживались в темных углах, не навлекая гнева старшого.

С приездом мастерового перестали оглядываться на Шутова. Дмитрия теперь ждали каждый вечер. Ребятишкам он рассказывал, отчего бывает дождь и молния, почему летают птицы и стреляет ружье, они хохотали над его выдумками, а тянулись к нему. Выныривал Каретников из-за угла враз, нежданно, будто торопился куда и завернул мимоходом проведать хуторных. К нему из темных углов сбегались ребятишки, как воробьи к кормушке. А те, кто повзрослее, встречали приветливой улыбкой, становились поодаль, похохатывали, поддакивали, не скрывая к нему своего расположения.