В канун бабьего лета

— И потраченное время, — добавил Дмитрий. Игнату показалось, что мастеровой зыркнул в его сторону. — А вот кто берет денежку с живого и мертвого?

Замолчали ребятишки, переглядываясь. Один стреканул к Арсению. Сысой, сгорбатясь, сунув руки глубоко в карманы, вышагивал вдоль стены-огорожи, зло выплевывал подсолнечную шелуху.

— Поп! — громко крикнул парнишонок от бузинового куста.

— Наш отец Еремей!

— Гы-гы… И правда!

— Слыхал, а? Как шуткует? — спросил Сысой Игната. — Во, чужак затесался. Он договорится, он дошуткуется.

— А вот ты отгадай! — выступая наперед, звонко выкрикнул один из ребят. — Отчего наш хозяин магазина Батлуков самый толстый на хуторе? Хе-хе, ну?

— Не знаешь, не знаешь…

— Эх ты…

— Кости он широкой, ребята, — Дмитрий пожал плечами.

— У него товару много, вот! Самая большая лавка на хуторе.

— И денег куча.

— И жрет он бесперечь, как поросенок. Видал я.

— Эх вы, сопляки, туда же! — выкрикнула дочка хозяина магазина Нинка Батлукова. Но все знали, что ее отец первым подписался на «Заем свободы» Временного правительства, отвалил на митинге четыре тысячи рублей, отдал золотые крестики и даже Георгиевский крест покойного родителя.

Дмитрий, торопясь куда-то, задал ребятам задачку — как перевезти через речку капусту, козу и волка по одному, чтобы все осталось целым: волк не съел бы козу, а коза — капусту.

Ребята сбились в кучу, загалдели, а Дмитрий, весело взглянув на Любаву, крутнулся и зашагал по проулку в хутор.

Любава глядела ему вслед, пока не померкла в темени белая рубаха, хоть и чувствовала, должно, как за ее взглядом следит Назарьев. В последние вечера она то и дело поглядывала на реку, в степь, будто кого оттуда поджидала, выспрашивала Игната о том, чего он не знал.

— Кто из девок у вас в станице в армию к Каледину собрался? Либо в министры метят?

Любава ответа ждала, а Игнат поглядывал на нее с любопытством и плечами пожимал.

— А кто из ваших станичников на летучем митинге бросил попу в лицо грязные портки? Это вместо денег-то…

— Я на летучие митинги не хожу, — Игнат начинал сердиться: и зачем ей, девке, в эти дела лезть? Заметил Игнат, Любава, выспрашивая, глаза прищуривает, уголки губ ее вздрагивают — злую усмешку сдерживает. Не замечал в ней такого раньше.

Игнат, подстегнутый недобрым предчувствием, заторопился сватать Любаву. За ужином дома не то попросил отца и мать, не то потребовал, хмуро глядя в стол:

— Сватайте Любаву. С хутора… Дубового.

Отец отмахнулся:

— Не время свадьбы играть. Погоди, вот утихомирится Дон. — И укорил: — Откопал тоже голодранку. Это ту, что на ярмарке обхаживал? Пристойная, да что за нею приданого? Мало на станице справных девчат? Дочка Деяна-образника чем плоха? Выходит так, что я вонючего шорника в святой угол на свадьбе сажать должон? Песни развеселые ему играть?

— Другие-то парни по хуторам ездют, разных девок приглядывают, а наш — сразу… Не мерявши броду…

Поговаривали о дочери Деяна: самая богатая невеста в станице, что сундуки, в которых лежат костюмы, платья и шубы, пересыпанные нафталином и табаком, отец закрывает с трудом, давя на крышку коленом.

— Верка Самсонова… Вот уж ладная девка, не найти в станице красивше, — вставила мать. — Бедная вот. Да у нас своего всего хватает. Обойдемся без невестиных перин и подушек. В хозяйстве бы, дай бог, управлялась.

— Оно-то ве-ерно, — согласился дед, — да сам-то, сам, отец, ишь куда гнет, речи какие у лавок гутарить стал, с большевиками снюхался. Вот у Зимина бы засватать. Свой человек.

— Не отдадут, — мать вздохнула. — Грамотная, в гимназиях училась.

— А нам плевать! — вскрикнул дед и забегал по комнате. — Грамоту в плуг не запрягать! Грамотные, а хозяева никудышные. На базу ни одной животины.

— На вечеринках походить-побаловать с любой можно, и кого в свой дом взять — подумать крепко надо, — вставила бабка.

— Вот так-то оно веселее будет гутарить, — дед поставил на стол бутылку.

Игнат сел против деда, заглянул в его злые глаза. Разлили водку. У деда нос длинный, потому пьет он всегда только из стакана, рюмка в нос упирается.

Выпили. Дед стукнул стаканом по столу, спросил:

— Ты всех нас — дедов, дядьев, родителей — уважаешь?

— Ну?

— Не нукай, не запрягли. Почитаешь, говорю?

— Конечно, — насторожившись, ответил Игнат.

— А коли так, блюсть наши порядки обязан. Ты — казак чистокровный, без подмесу. Из роду знатного, — нас сам наказной атаман знает, — и ты по себе должон девку брать, не страмотиться, род свой не поганить.

О том, что Игнат казак, дед твердил чуть ли не каждый день. Мало того, он учил его, парнишонка, драться с ребятами, увозил внука в степь, к табуну, учил верховой езде. И когда Игнату после скачек на неоседланных копях больно было садиться за стол и он ел стоя, дед подмигивал, подбадривал: «Заживет как на собаке. Зато в армию пойдешь, командир сразу учует, что в эскадрон пришел заправский казак, а не какой-нибудь пластун-хохлушонок».

— Обождем! — припечатал отец, хлопнув ладонью по столу. — Вот так. Поспешать нам некуда, и пока что не нужно ни грамотных, ни красивых. Говорят, бедному жениться — и ночь коротка, а тебе?..