В хвойном море. Рассказы

— Я хотел взять вина, да без вашего согласия не решился, — сказал Батырев.

— И хорошо сделали: у меня без вина голова кружится.

Им было дьявольски весело. Смех неудержимо взрывался без всякого повода, пустячные разговоры звучали значительно, и хотелось сделать друг другу что-то хорошее.

— Отдыхайте, а я схожу за родниковой водой, чай вскипячу, — сказал Батырев, постелив на траве плащ.

— Спасибо!

Когда он вернулся, девушка спала. Запрокинутое лицо ее было младенчески спокойно, на полураскрытых губах замерла улыбка, таящая блаженство отдыха и чувство беззащитности.

Батырев прошептал бунинские стихи:

Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, —
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.

С чувством нежной жалости к девушке, с сознанием ответственности за нее Батырев отошел и, стараясь не шуметь, разжег костер, повесил чайник, на цыпочках сходил к ручью за глиной и стал лепить спящую девушку. Ему приходилось рисовать обнаженных натурщиц, но в их позах всегда чувствовалась некоторая напряженность, подчинение тела воле и разуму. А сейчас воля девушки была отключена, и тело ее, удивившее Батырева совершенством линий, жило независимо, само по себе. Батырев мял в пальцах глину, придавая ей нужную форму, одухотворяя ее движением жизни. Он лепил, ломал сделанное и снова лепил. Ему не хватало осязания девичьего тела, а без этого глина не оживала. Если бы его пальцы прошлись по изгибам бедер, по чуть выпуклому животу, по длинной шее, тогда он смог бы воспроизвести их в глине. Так думал Батырев.

Давно выкипел чайник, погас костер и солнце переместилось в поблеклом знойном небе, а Батырев все работал, не чувствуя ни жары, ни усталости. Наконец из кома глины выросли женская голова, плечи, грудь. «Она спит, — удовлетворенно думал он. — Не позирующая, а спящая».

Оставалось кое-что поправить, чтобы скульптура получила законченность, но девушка открыла глаза и резко вскочила на ноги.

— Ой, мне стыдно.

— Почему?

— Уснула. Можете подумать, что мне скучно с вами.

— Что вы! Я с удовольствием оберегал ваш сон и сделал скульптурный этюд.

Только сейчас она увидела в его руках маленькую скульптуру и склонилась над ней, щекоча лицо Батырева своими рассыпанными волосами.

— Это я?

— Да.

— Странно. — Внимательно разглядев свое изображение, Рада отодвинулась от Батырева и спросила: — Говорят, у художников развит культ женского тела?

— Это не так. Культа женского тела нет. Но все живое прекрасно, и художники передают красоту его на полотне, в мраморе, в дереве. Красиво и мужское тело. Вы видели «Лаокоон», или «Давида»? Очень красивы, например, кони. Недаром их ставили на общественных зданиях, на городских улицах. Живописцы любят писать рыб. Тут такое разнообразие форм и цвета!

— Да, красивого везде много. Еще много музыки вокруг нас… Вот послушайте!.. Шелестят березы… шуршат усатые колосья ржи… вода поплескивает у берега… кузнечики куют… пчелы бунчат… Все это — самородная музыка. — Рада зажмурила глаза, подставила лицо сольцу. — Сделайте так и услышите, как поет солнечный свет.

Батырев кивнул головой, завернул глиняную скульптуру в мокрый платок, положил в тени.

— Когда скульптура высохнет, я затонирую и подарю вам, Рада.

Девушка задумчиво повторила, отделяя слова:

— Подарю… вам… Рада…

Засмеялась и с разбегу бросилась в реку.

— Догоняйте, Сережа-а!

Накупавшись, они лежали на горячем песке.

Сергей спросил после долгих колебаний:

— Почему у вас ноги в синяках? И руки.

— С мотоцикла падала. Готовлюсь к женскому мотокроссу, трасса трудная, бывает, и упадешь. Синяки пройдут, зато натренируюсь.

— Охота вам?

— Очень охота.

…Солнце стояло над горой. Верх горы плавился, а теневая сторона лиловела, и река в тени коробилась тяжелыми волнами, поднятыми катером. На палубе, под парусиновым тентом сидели рядом Батырев и Рада. Свежий ветер хлопал оборками тента, шевелил ромашки на коленях девушки. В руках художника покоилась завернутая скульптура. Он думал о том, что минувший день дал ему радость. В сущности ничего не случилось, не было ничего такого… Но тут же он начинал спор с самим собой: «Нет, было, было!.. Шелестящие березы, шуршание ржи, золотая рябь реки, любимая девушка… Разве этого мало?..»

Рада смотрела на речной простор, на густеющие краски вечера, слушала шум воды за кормой, крик быстрокрылых чаек и мысленно обращалась к художнику: «Слышите, Батырев, самородную музыку?»

В следующую пятницу Батырев сказал Раде:

— А не поехать ли нам на Волгу на субботу и на воскресенье? На туристскую базу. А?

— Не могу: в воскресенье мотокросс.

Батырев был на женском мотокроссе, видел, как мотоциклистки в тугих куртках, в шлемах и больших защитных очках, закрывавших половину лица, бешено мчались на ревущих машинах то в гору, то под крутой уклон, иногда пролетая несколько метров по воздуху. Желтая пыль заволакивала все, и Батырев удивлялся, как машины не врежутся друг в дружку. Гонки ему не понравились, и он сказал об этом Раде:

— А я люблю. Скорость, сила, риск и борьба: кто кого обгонит.