В когтях германских шпионов

Княжна, всегда участливая к пестрым авантюрам своей младшей подруги, на этот раз невнимательно слушала исповедь Сонечкиного сердца. Эгоизм — всегда эгоизм, и собственные печали, даже самые крохотные, всегда кажутся больше чужого горя, как бы велико оно ни было.

А у Сонечки, какое же горе? Месяц назад она увлекалась пажом Солнцевым-Насакиным, кузеном Тамары и Дмитрия, сейчас она уверяет себя, что весь смысл её пустой и праздной жизни — в Дабиженском, а через неделю она уже увлечется Друве, Опатовичем или Конапатским. Благо все трое — безусые корнеты и напоминают розовых херувимов. Херувимов с гремящими палашами и в шпорах с малиновым звоном…

Приехали…

Лоснящийся, медно-красный, в скобку остриженный Артём лихо «подал» с наглым лицом.

— Здесь вася-ся, — крикнул он Сонечке…

— Мара, ты со мной? — спросила Сонечка.

— Нет. Я тороплюсь. Машину возьму.

— Домой на последнем? — крикнула Соня с кожаных подушек лихаческой пролетки.

— Может быть…

В «Семирамисе» Тамара ничего не узнала толком.

Княгиня Долгошеева твердила:

— Арестован, вот и все! А за что — неизвестно. Жаль. Очень милый и приятный молодой человек. Но, я думаю, это недоразумение. Хочу думать…

Тамара куда больше княгини хотела думать, что Агапеев стал жертвою недоразумения или ошибки.

— Ах, если бы скорей выяснить! — мучилась она.

Тамара вспомнила про своего двоюродного дядюшку Леонида Евгеньевича Арканцева. Он приходился кузеном её матери, урожденной Арканцевой. И хотя Леонид Евгеньевич прямого отношения к делу Агапеева не имеет, но это человек, пред которым открываются все двери. Стоит ему позвонить куда-нибудь по телефону…

Двоюродного дядюшку своего княжна не видела по крайней мере с год. Но что значит год для петроградцев, хотя бы даже связанных родственными узами? Они встречаются через год, как если бы только накануне расстались…

Княжна поехала в министерство…

20. Дядя и племянница

Арканцев, елико возможно, избегал дам-просительниц. В особенности молодых и красивых. Это любят дон-жуанствующие сановники. А он — терпеть не мог.

Такие просительницы дают легкомысленный тон департаменту. Молодые чиновники с видом заговорщиков улыбаются подозрительной украдкою. А челядь в сюртуках с форменными пуговицами, та уж скалит зубы до самых ушей со всей своей хамской откровенностью.

Вот почему осанистый, в тяжёлых, звеневших на ходу медалях, курьер, как цербер, охранявший кабинет Леонида Евгеньевича, встретил весьма и весьма сурово княжну Тамару.

— Если по делу, так на то секретарь у нас имеется… А его превосходительство заняты. — И, желая щегольнуть своей осведомленностью, курьер добавил: — Новый шифр составляют… Так вот, если к секретарю…

— Мне надо видеть самого Леонида Евгеньевича… Кажется, ясно!

Обладатель звеневших, как сбруя медалей, служил тридцать лет в министерстве. И ох, как наметался у него глаз! Он понял, что эта барышня, скромно одетая и в простом соломенном канотье с черной лентой, судя по манерам и властному тону, явилась к его превосходительству как своя, равная, и хочешь не хочешь, — докладывай…

— Позвольте карточку.

— Я забыла карточку. Доложите просто: племяннница, княжна Солнцева-Носакина.

Курьер вдруг весь уменьшился. И куда давалась его осанистость разленившегося в холе, да на безделье, привыкшего червонцами брать чаевые холопа.

— Сейчас доложу, ваше сиятельство. Покорно прошу обождать в приемной.

Тамара вошла в приёмную с традиционным столом посредине и не менее традиционным графином воды на широком подоконнике. Утолять жажду никому не возбраняется. А курьер степенной рысцой пустился вдоль каменного коридора к кабинету Леонида Евгеньевича.

Курьер не зря похвастал своей осведомленностью. Арканцев действительно занят был составлением нового шифра для дипломатических депеш. Обновлять шифр необходимо время от времени. Слишком насобачились австрийцы и германцы в разгадывании чужих политических «ребусов».

Молодому чиновнику помогать в составлении шифра такому тузу, как Леонид Евгеньевич Арканцев, считалось в завидное отличие. Влиятельные тетушки желали воткнуть Арканцеву прибалтийского барона Дубль фон Тингель-Тангеля, но Леонид Евгеньевич отклонил это золотушное сокровище с моноклем и в чудовищных гетрах. И на вопрос, почему отклонил, разглаживая свои благоухающие «валуевские» бакены, отвечал, думая другое или почти другое:

— Недостаточно правильно говорит по… русски.

И взял к себе Кратова. У Кратова, сына священника, не было ни громкого титула, ни монокля, но была голова на плечах, и он считался способным, подающим надежны чиновником.

Курьер постучал согнутым пальцем в дверь, щедро обитую войлоком и еще какой-то материей, чтоб ни один звук не долетал из кабинета. Курьер громко повторил свой стук и привычным ухом поймал разрешение войти.

Посредине большого кабинета по диагонали — внушительный письменный стол.

— Пантелеев?

— Так точно… Ваше превосходительство желают видеть племянница вашего превосходительства.

— Какая племянница? — сощурил Леонид Евгеньевич свои «фарфоровые» глаза.

— Княжна Солнцева-Носакина.