Читаем В конце они оба умрут полностью

— Ты прав. — Я все еще поражен, что он всегда был здесь, потому что, думая о парках, мы представляем себе деревья, фонтаны, пруды и детские площадки. Ну разве не прекрасно, что парк может так удивить и вселить надежду, словно и я еще способен удивить мир?

Однако далеко не все сюрпризы бывают приятными.

Я сажусь на шляпку гриба рядом с Белым Кроликом, а Руфус — рядом с Безумным Шляпником. В его молчании слышится неловкость, подобная той, что наступала на уроках истории, когда мы обсуждали важные события, происходившие в мире до появления Отдела Смерти (до ОС). Мой учитель мистер Поланд обычно говорил, что «нам крупно повезло», что мы можем пользоваться услугами этой организации. Он задавал рефераты по переосмыслению периодов массовых смертей (эпидемий бубонной чумы, мировых войн, 11 сентября и тому подобного), хотел, чтобы мы вообразили, как люди повели бы себя, если бы Отдел Смерти тогда существовал. Подобные задания, не скрою, внушали мне чувство вины за то, что я вырос во времена, когда технологии так сильно меняют жизнь людей. Это примерно то же самое, что современные лекарства, лечащие болезни, от которых умирали в прошлом.

— Ты же никого не убил? — спрашиваю я наконец. Только один ответ заставит меня остаться. Второй вынудит позвонить в полицию, чтобы Руфуса задержали прежде, чем он убьет кого-то еще.

Конечно нет.

Я установил такую высокую планку, что ему не так-то сложно под ней уместиться.

— Тогда что ты сделал?

— Я напал на одного парня, — говорит Руфус. Он не отрываясь смотрит прямо перед собой на велосипед, припаркованный у дорожки. — На нового парня Эйми. Он болтал обо мне всякую фигню, и меня это жутко выбесило. Я чувствовал, что во многих смыслах моя жизнь окончена. Чувствовал себя ненужным, потерянным и ужасно злился. Надо было на ком-то выместить все эти чувства. Но я не такой. Это просто был глюк.

Я ему верю. Он не какой-нибудь монстр. Монстры не приходят к тебе домой, чтобы помочь; они загоняют тебя в ловушку и сжирают заживо.

— Людям свойственно ошибаться, — замечаю я.

— А расплачиваются сейчас мои друзья, — вздыхает Руфус. — Их последним воспоминанием обо мне будет, как я сбегаю с собственных похорон через заднюю дверь, потому что за мной явились копы. Я их бросил… Последние четыре месяца, после смерти моей семьи, я чувствовал себя покинутым всеми и вся, и вот, не моргнув и глазом, я сделал ровно то же самое со своей новой семьей.

— Можешь не рассказывать мне об аварии, если не хочешь, — говорю я. Он и так чувствует себя виноватым. И если уж бездомный не должен делиться своей историей, чтобы я рассудил, заслуживает ли он милостыню, то и Руфусу нет необходимости плясать с бубном, чтобы я продолжил ему доверять.

— Не хочу, — вздыхает Руфус. — Но придется.

РУФУС


07:53


Мне повезло, что у меня появился Последний друг, особенно теперь, когда мои лучшие друзья за решеткой, а бывшая девушка в черном списке. Так у меня есть возможность рассказать кому-то о своих родных и еще ненадолго продлить им жизнь.

Небо затягивают облака, в лицо дует сильный ветер, но дождя пока нет.

— Моих родителей разбудило предупреждение Отдела Смерти десятого мая. — Я уже опустошен. — Мы с Оливией играли в карты, когда услышали звонок, и сразу побежали к родителям в комнату. Мама разговаривала по телефону и пыталась держать себя в руках, а отец расхаживал по комнате, костерил Отдел Смерти по-испански и плакал. Я тогда впервые увидел, как он плачет. — Как это было жестко. Он никогда особо не был мачо, но я всегда считал, что мужские слезы — это для тряпок. И как же, блин, тупо так думать. — Потом глашатай Отдела Смерти попросил к телефону папу, и мама тут же сломалась. Тогда я подумал, что это кошмар наяву или типа того. Нет ничего страшнее, чем видеть, как сходят с ума родители. Я паниковал, но знал при этом, что у меня останется Оливия. — Я не должен был остаться один. — Потом Отдел Смерти попросил к телефону Оливию, и папа швырнул трубку через всю комнату. — Видимо, швырять телефоны об стену — это у нас генетическое.

Матео хочет что-то спросить, но замолкает.

— Спрашивай.

— Неважно, — отмахивается он. — Это неважно. Ну то есть мне было интересно: боялся ли ты в тот день, что тоже попал в список Обреченных, но просто об этом не узнал? Ты проверил базу данных онлайн?

Я киваю. Есть такой сайт www.death-cast.com. Когда я вбил номер страхового полиса и не нашел своего имени в базе, я испытал странное облегчение.

— Казалось неправильным, что моя семья умрет без меня. Черт, звучит так, как будто меня не взяли с собой в семейный отпуск, но их Последний день я провел, уже по ним скучая. А Оливия вообще едва на меня смотрела.

Я ее понимал. Я не был виноват в том, что продолжу жить, а она — в том, что умрет.

— Вы с ней были близки?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза