Читаем В конце они оба умрут полностью

— Да капец. Она была на год старше. Родители копили деньги, чтобы мы с ней осенью поступили в Антиохский университет в Калифорнии. Оливия даже получила стипендию, которая частично покрывала обучение, но временно задержалась дома, решила пока поучиться в местном двухгодичном колледже. Так нам не пришлось бы разлучаться и она дождалась бы меня. — Мне сейчас так же тяжело дышать, как тогда, когда я набросился на Пека. Родители пытались убедить Оливию поехать в Лос-Анджелес сразу, а не сидеть в городском техникуме, который она терпеть не могла, но она отказалась. Каждое утро, день и вечер, каждый миг я думаю о том, что она была бы жива, если бы их послушалась. Она просто хотела и дальше жить вместе. — Оливия — первая, кому я рассказал о своей ориентации.

— А-а.

Не пойму, он пытается изобразить удивление и сделать вид, что не прочитал этой детали в моем профиле, или его глубоко поразил сам факт моего признания сестре? Или, может, он вообще не заметил этой мелочи на моей страничке, а сам из тех ослов, которых заботит, кого целуют другие? Надеюсь, он не такой. Теперь мы друзья, в этом нет сомнений, и дружбу нам никто не навязал. Я встретился с этим парнем несколько часов назад, потому что какой-то талантливый разработчик придумал приложение, помогающее незнакомцам стать ближе. И я не хотел бы потерять эту связь.

— Что «а-а»?

— Ничего. Честно.

— Можно кое о чем тебя спросить? — Расставим-ка мы точки над i раз и навсегда.

— А родителям ты в итоге признался? — перебивает меня Матео.

Задает вопрос, пытаясь избежать вопроса. Классика.

— В наш последний день вместе, да. Дальше откладывать было некуда. — Мама с папой никогда не обнимали меня так, как в свой Последний день. Я на самом деле горд собой, что признался, это был для нас важный момент. — Мама очень расстроилась, что не сможет познакомиться с невесткой — или зятем. Но я все равно чувствовал себя немного неловко, поэтому просто рассмеялся и спросил Оливию, чем она хочет сегодня всем вместе заняться, надеясь, что за это она будет меньше меня ненавидеть. А родители хотели, чтобы я держался от них подальше.

— Они просто за тебя переживали, да?

— Да, но я хотел провести с ними все время до последней минуты, даже если это означало, что они умрут у меня на глазах и со мной навсегда останутся воспоминания об их смерти, — говорю я. — Я, конечно, ни черта не смыслил. — Мой идиотизм тоже тогда умер.

— И что же случилось? — спрашивает Матео.

— Тебе не стоит знать подробности, — говорю я. — Наверное, без них будет легче.

— Если тебе приходится носить этот груз, то и я буду.

— Ну как знаешь.

И я рассказываю ему все. Как Оливия захотела в последний раз съездить в коттедж недалеко от Олбани, где мы всегда праздновали ее день рождения. Дорога оказалась скользкой, и наша машина вылетела прямо в Гудзон. Я сел на переднее пассажирское рядом с папой, потому что посчитал, что наши шансы пережить лобовое столкновение возрастут, если впереди будут сидеть не оба моих родителя. Это не помогло.

— Ничего нового, та же песня — другие слова, — говорю я Матео.

А потом перехожу к рассказу о визге шин, о том, как мы протаранили защитное ограждение и упали в воду…

— Иногда я забываю их голоса. — Прошло всего четыре месяца, но это факт. — Они смешиваются с голосами окружающих меня людей, но их крики я узнал бы где и когда угодно. — При одной мысли о них у меня по рукам бегут мурашки.

— Можешь не продолжать, Руфус. Прости меня, зря я вообще вынудил тебя это рассказать.

Матео знает, чем все кончилось, но я еще не все рассказал. Я замолкаю, потому что он знает основное, а у меня уже слезы стоят в глазах. Нужно собраться, а то, чего доброго, напугаю Матео. Он кладет руку мне на плечо, гладит меня по спине, и я невольно вспоминаю всех тех взрослых, которые пытались меня утешить эсэмэсками или сообщениями на фейсбуке, но не могли подобрать слов, потому что никогда никого не теряли.

— Все нормально, — добавляет он. — Можем поговорить о чем-то другом, например… — Матео окидывает взглядом окружающий нас парк. — О птицах, заброшенных домах и…

Я выпрямляюсь.

— В принципе, я уже и так все рассказал. В конечном счете судьба свела меня с Малкольмом, Тэго и Эйми. Мы стали плутонцами, и это была именно та компания, в которой я нуждался. Мы все потерялись и были не против, что какое-то время нас никто не находил. — Я вытираю глаза кулаком и подвигаюсь к Матео. — А теперь тебе придется торчать со мной до самого конца. Только больше не убегай, а то тебя похитят и ты, чего доброго, вдохновишь кого-нибудь на сценарий для дерьмового триллера.

— Никуда я не уйду, — говорит Матео. У него добрая улыбка. — Что будем делать дальше?

— Давай что-нибудь повеселее.

— Может, посмотрим на «Жизнь в моменте»?

— Я думал, мы уже и так живем в моменте, но почему бы и нет.

МАТЕО


08:32


По пути в офис «Жизни в моменте» Руфус останавливается перед магазином спортивных товаров. В витрине виднеются постеры с изображением мужчины на велосипеде, девушки в горнолыжном снаряжении и парочки, бегущей плечом к плечу (у них голливудские улыбки и никакого пота).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза