В конце они оба умрут

— Возьми мой, — говорю я. Я могу это сделать. Я иду к своему велику, который однажды провез меня через адскую гонку и помогал добраться всюду, куда я только хотел, и качу его навстречу этому парнишке. — Сегодня твой счастливый день, серьезно. Мой друг не хочет, чтобы я на нем ездил, так что можешь забирать.

— Ты серьезно?

— Уверен? — спрашивает Матео.

Я киваю.

— Он твой, — говорю я парню. — Попробуй прокатись. Я все равно скоро перееду и взять его с собой не смогу.

Парень перебрасывает мяч друзьям, которые все это время зовут его вернуться в игру. Он садится на велик и переключает скорости.

— Погоди. Ты же его ни у кого не спер?

— Не-а.

— Или он неисправный? Ты не поэтому от него отказываешься?

— Он исправен. Слушай, он тебе нужен или нет?

— Да-да, все норм. Может, я тебе хоть сколько-то заплачу?

Я качаю головой.

— Все норм, — эхом отзываюсь я.

Матео отдает парню шлем, но он не сразу его надевает и уезжает к своим друзьям. Я достаю телефон и несколько раз щелкаю, как он едет на моем велике, привстав на педалях спиной ко мне, а его друзья на фоне играют в гандбол. Это шикарный портрет детей — немного старше меня, но все же детей, не цепляйтесь к словам, — слишком молодых, чтобы беспокоиться о такой хрени, как предупреждение Отдела Смерти. Они знают, что их день закончится так же, как обычно.

— Хороший ход, — говорит Матео.

— Я успел прокатиться в последний раз. Я доволен. — Я делаю и другие фотографии: игра в гандбол в самом разгаре, турники, на которых мы играли в Гладиатора, высокая желтая горка, качели. — Пойдем.

Я едва не возвращаюсь за великом, но потом вспоминаю, что только что его отдал. Мне становится легче, как будто у моей тени закончился рабочий день и она ушла прочь, показав рукой знак мира. Матео идет за мной к качелям.

— Ты говорил, что приходил сюда с папой, да? Называть облака и все такое? Давай покачаемся.

Матео садится на качели, хватается за цепи мертвой хваткой (я-то знаю), делает несколько шагов назад — и летит вперед. Кажется, что ногами он может повалить здание. Я фотографирую его, а потом сажусь на соседние качели, зажав цепи локтями, и умудряюсь сделать еще несколько фотографий. Риск и для меня, и для телефона (да знаю, знаю), но после четырех смазанных кадров пятый получается четким. Матео показывает пальцем на темные дождевые облака, и меня до печенок пронзает ощущение, что я проживаю этот момент с человеком, который совсем не заслуживает смерти.

Скоро снова пойдет дождь, но сейчас мы качаемся туда-сюда, и мне интересно, думает ли Матео о том, что если мы, два Обреченных, качаемся на качелях друг рядом с другом, то вся конструкция может рухнуть и убить нас? А может, мы раскачаемся до таких высот, что буквально вылетим с сидений и умрем при падении? Но я чувствую себя в безопасности.

Мы замедляемся, и я кричу Матео:

— Плутонцы развеют мой прах в этом парке.

— Место твоих перемен! — кричит Матео, и качели уносят его назад. — А сегодня есть какие-то перемены? Кроме очевидных?

— Да!

— И какие же?

Я улыбаюсь ему, и наши качели останавливаются.

— Я отдал свой велосипед. — Я знаю, о чем он на самом деле спрашивает, но не клюю на его наживку. Он должен сам сделать первый шаг, я не могу украсть такой момент, слишком он важен. Матео встает, а я продолжаю сидеть на качелях. — Странно думать, что я в последний раз оказался в этом парке. Во плоти, с бьющимся сердцем.

Матео оглядывается. Он тоже тут в последний раз.

— Ты когда-нибудь слышал о том, как Обреченные превращаются в деревья? Знаю, звучит как сказка. Но организация «Живая урна» дает возможность поместить прах человека в биоразлагаемый контейнер, внутрь которого кладут древесное семечко. Оно вбирает в себя питательные вещества из праха или типа того. Я сначала думал, это фантастика. Но нет. Наука.

— И, может быть, тогда мой прах не будет развеян по земле, на которую гадят собаки, а я продолжу жить в виде дерева?

— Да. И другие подростки будут вырезать в твоей коре сердечки, а ты сможешь производить кислород. Людям нравится дышать, — говорит Матео.

Начинает моросить; я встаю с качелей, и за спиной лязгают цепи.

— Пойдем куда-нибудь, где посуше, чудо в перьях.

Вернуться в обличии дерева было бы прикольно, тогда я как будто снова провел бы детство в парке Алтеа. Но вслух я об этом не говорю, потому что, блин, нельзя расхаживать по городу, рассказывать кому ни попадя, что ты хочешь быть деревом, и ожидать, что тебя воспримут всерьез.

ДЭМЬЕН РИВАС

14:22

Дэмьену Ривасу не позвонили из Отдела Смерти, потому что сегодня он не умрет, и он думает об этом с досадой, ведь жизнь, которой он живет в последнее время, совсем его не радует. Дэмьен всегда был любителем острых ощущений. Он забирался на новые американские горки каждое лето, стоило только дорасти до нужной отметки. Крал конфеты в магазине или деньги из отцовского кошелька. Дрался с теми, кто был здоровее, как Давид на фоне Голиафа. Возглавлял уличные банды.

Играть в дартс с самим собой — занятие не то чтобы захватывающее.

Разговаривать с Пеком по телефону — тем более.