В конце сезона туманов

— Сюда теперь выселяют цветных из города. — Хенни поглядел по сторонам. — Домов не хватает, район превратился в людскую свалку.

Зажав одну ноздрю пальцем, Хенни высморкался в пыль, будто подчеркивая этим свое презрение к властям. Он мягко обнял Бейкса за плечо, но тут же отдернул руку, заметив, как скорчился от боли гость.

— Что такое, Бьюк? — спросил Хенни, заглядывая в заросшее лицо и выпученные от боли глаза. — Что с рукой?

— Слегка поранил, — ответил Бейкс, — пустяки!

— У тебя нездоровый вид. Заходи, сейчас чем-нибудь подкрепимся.

Хенни не стал расспрашивать Бейкса. «Бизнес» научил его не задавать вопросов. Это лучший способ завоевать доверие.

Они вошли в тесную, заставленную мебелью гостиную. Вокруг накрытого овального стола на табуретах ужинали дети, мал мала меньше. У стены стоял платяной шкаф с треснутым зеркалом, в углу громоздились картонные коробки, перевязанные ремнями и старыми галстуками. Под продавленной кушеткой виднелись чемоданы. В других углах были навалены запасные части. Из кухни пахло стряпней.

— К нам дядя пришел, — объявил Хенни детям и показал Бейксу на кушетку. — Располагайся, дружище!

Бейкс протиснулся мимо стола, потрепав на ходу детские курчавые головы, а Хенни закричал в направлении кухни:

— Мария, погляди, какой гость пожаловал!

— Иду, — отозвался женский грудной голос.

Дети продолжали есть, не нарушив молчания. Их сызмальства приучили к дисциплине. Они знали, что тишина есть непременное условие отцовского «бизнеса», а стало быть, залог грядущих обедов и ужинов. Только застенчивые улыбки и робкий шепот встретили появление знакомого дяди. Сидя на кушетке, Бейкс размышлял о содержимом бесчисленных коробок и чемоданов. Интересно, открывали ли их хоть раз за время его отсутствия? Увы, ему, наверно, не суждено проникнуть в их тайну.

На пороге показалась грузная африканка в старом берете и несвежем фартуке. Она была беременна, и от этого казалась еще крупнее. В руке она держала наперевес, точно копье, длинную разливательную ложку.

— Боже мой, Бейкс!

Бейкс встал и с улыбкой пошел ей навстречу.

— Как поживаешь, Мария?

— Разве ты не видишь? — Она лучисто улыбнулась и показала половником на свой живот. — Чертов Хенни не угомонится никак. Садись ужинать. Хенни, найди-ка ему место.

— Я должен был к вам заявиться только в понедельник, но обстоятельства изменились — знаешь, как бывает, — сказал Бейкс.

— Еще бы! — воскликнула Мария, поглаживая живот, как бы давая понять, что привыкла к разным неожиданностям. — Не беспокойся, мы тебя устроим.

Хенни выпроваживал из-за стола детишек, освобождая место для Бейкса.

— Ты будешь спать на нашей кровати, а мы с Марией ляжем с детьми.

— С ума сошел, — возразил Бейкс. — Я отлично проведу время с этими карапузами.

— У него болит рука, — сказал Хенни жене.

— Ничего, — успокоил их Бейкс, — дети меня не тронут.

— Смотри, — сказала Мария, — нам ничего не стоит уступить тебе кровать.

— Спасибо, не беспокойтесь. Речь идет всего о двух ночах.

— В таком случае, давай ужинать, — позвала хозяйка. — Как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты неважно.

— Дайте-ка мне воды, я приму таблетку. Башка трещит, а так все в порядке.

Бейкс сел к столу, Хенни уселся напротив. Мария принесла с кухни тарелки с едой. Дети перешли в другую часть дома, в гостиную долетали их звонкие голоса. Бейкс всегда поражался плодовитости Хенни.

— Бог даст — все устроится, — рассуждал хозяин, размахивая вилкой. — Нечего тебе психовать, старина. Сколько раз полиция устраивала на дорогах засады, а я проскакивал у них под носом. Прямо перекати-поле!

— Жизнь этих ребят будет в твоих руках, — сказал Бейкс. — До первого привала, а там их примут другие люди.

— Не психуй, Бейкс, не психуй, — обнажил гнилые зубы коротышка. — Предоставь все братцу Хенни. Бог свидетель, я не хвастун, но свое дело знаю.

Он снова завращал вилкой и обвел взором заставленную комнату, коробки, чемоданы, подумал о беременности жены, о том, что она еще не раз принесет ему потомство…

— Сыграем после ужина в шашки? Знаешь, шашки — моя слабость!

XVII

Дьявольская боль пронзала тело, выламывала из плечевых суставов руки, прикованные к скобе. От побоев остались синяки и кровоподтеки — следы револьверной рукоятки. Худые голени подкашивались, в пересохшем рту был горький привкус крови. Боль распинала его, голова упала на грудь. Опухшие глаза разглядели рваный ворот рубахи, вдетую в брюки веревочку — ремень у него отняли. Сознание помутилось, но он еще жив, жив!.. Элиас потянулся, пытаясь достать ступнями до пола, но ноги будто гвоздями приколотили, и он так и остался висеть. Перед глазами поплыли серые стены, каменный пол, на нем окурок, как раздавленное насекомое. Камера пришла в движение, завращалась, точно на карусели.

Вконец измучила жажда. Он облизал шершавым языком сухие, опухшие губы и, превозмогая боль, произнес вслух:

— Думай, думай о чем-нибудь, о чем угодно!