В конце сезона туманов

И снова его били. В глазах потемнело — на голову надели мешок. Его подвесили к потолку в причудливой позе, высоко подтянув согнутые в коленях ноги. Спортсмен включил какой-то прибор. Из туманной дали доносился барабанный топот ног по растрескавшейся земле, звон щитов и копий.

Молодой включил генератор, а Спортсмен поднес электроды к половым органам Элиаса.

Элиас закричал в мешке. Он предвидел насилие, но это уж чересчур! «Скажи, скажи им все!» — застучало в мозгу. Тело его извивалось и дергалось, точно сломанная марионетка. Тени предков топтались поодаль, собираясь в кучку; раскачивались перья, тряслись леопардовые хвосты. Солнце желтым фонарем висело в неприветливом небе, отражаясь молниями в кованых наконечниках копий. Его плоть горела и саднила, судорожно дергались руки и ноги, отказываясь повиноваться, трясясь и прыгая в жутком, причудливом танце. Тысячи червей извивались под кожей, рвались наружу, крича в кромешной мгле, а тени скользили по расплывчатому горизонту и кивали ему, звали его к себе.

Наконец сыщики сдернули мешок с головы. Перед ними предстала жалкая маска, раздутое опухолью лицо утопленника.

Они схватили его и потащили по коридору без брюк, в рваной окровавленной рубахе назад, в подвал, спустили его со ступеней, захлопнули тяжелую дверь, заперли ее на замок.

Край каменной ступени едва не рассек ему висок, но боли от этого он вроде и не чувствовал. Все утратило реальность, даже боль и горечь унижения. В опустошенном мозгу единственное слово хлопало, как рваная тряпка на ветру: скажи, скажи, скажи!

Нагретый асфальт обжег щеку. Мимо бежали люди, в ноздри забивалась пыль, по шее стекала кровь из раны, оставленной полицейской дубинкой… Он уезжает из дому, и мать, маленькая, уютная старушка со следами охры на лице, дает ему в дорогу кулек с жареным картофелем и жестким цыпленком. Дряхлый автобус терпеливо ждет, шипя и отдуваясь, как усталый старик. Он повезет завербованных рабочих на станцию. Мать не плачет, как плакали бы на ее месте другие. Она гладит его ладонь, приговаривая: «Хо! Ты теперь мужчина, сынок!» Женщины стоят на обочине, глядя чихающему автобусу вслед. Вот их уже не видно за бурой пылью и серо-голубыми выхлопами. И тут он вспоминает, что забыл свою заветную книгу, по которой выучился читать… С тех пор он перечел много книг, много чего узнал. Коричневые холмы, деревня, лавка Вассермана вспыхнули на миг на мерцающем экране памяти и тут же погасли.

Воронье кружилось над полем битвы. Uya Kuhlasela pi na? С кем ты теперь сразишься, воин? — вопрошали тени предков.

— Знаешь, в чем твоя беда? — говорил майор. — Ты просто-напросто глуп. Не хочешь избавить себя от огорчений. Или тебе мало того, что было?

— Он дурака валяет, — сказал Спортсмен и посмотрел на Элиаса. — Мы как на войне, и твоя жизнь не стоит ни гроша.

— Если подохнешь, мы скажем, что ты наложил на себя руки, — подхватил Молодой, — после того как все рассказал.

— Ты болван, — снова заговорил майор, — приходится втемяшивать тебе рассудок кулаками.

Он поднялся и пошел к двери. В комнате клубился синий табачный дым, оба сыщика были без пиджаков. На толстом майоре был строгий штатский костюм, накрахмаленные манжеты сорочки торчали из рукавов. У порога он задержался, кивнул сыщикам и вышел.

— На этот раз без всяких поблажек, — сказал Молодой, — у, макака!

И снова мешок на голову. Скажи, скажи, скажи все! Но тени ждали его на горизонте. Слов не было слышно, только крики воронья, кружащего над полем. Wahlula amakosi! Ты одолел королей! Далекие фигурки задвигались на горизонте. Uya Kuhlasela pi na? С кем ты теперь сразишься, воин? Вдали, на подернутом дымкой крае неба сбирались предки, копья как брильянты ослепительно сверкали на солнце. Кто-то возник из яркого облачка и коснулся его ладонью. «Мама», — зазвучало в голове. Издалека, нарастая, донесся топот бегущих ног.

XVIII

Ждать оставалось недолго. Хенни Эйприл погрузил несколько таинственных чемоданов в автофургон, а Мария принесла сумку с провизией. На кушетке в гостиной сидели двое юношей африканцев, Питер и Майкл. На одном была соломенная шляпа, на коленях каждый держал по свертку. За окном еще не рассвело, при электрическом освещении их настороженные лица казались желтыми. Мария, присев к столу, задушевно беседовала с молодыми людьми на их родном наречии, они в ответ смеялись, качали головами, застенчиво отводя глаза. Юноши явились глубокой ночью, и старая дворняга разбудила лаем весь дом.