В краю мангров

Пираньи клюнули. Дважды закинул — две рыбы. Но затем остальные явно смекнули, в чем дело. Они виртуозно слущивали наживку с крючка быстрыми легкими укусами своих острейших зубов. Я попробовал обмануть их маленькой блесной, но пиранья перекусила крючок у самого основания.

Разочаровавшись в спиннинге, я решил приманить их куском мяса побольше и испытать накидку. Маневр удался, но лишь один раз, да и то большинство рыб ушло прежде, чем сеть легла на дно. Только три штуки застряли, и они основательно попортили мне сеть, пока мы их вытаскивали.

Пришла моторная лодка, и Фред уехал с добытым крокодилом. Энрике и я подогнали пирогу к перекату, перетащили ее через него и двинулись дальше вверх по реке, орудуя где веслом, где шестом.

Из-за бездождья Лосада так обмелела, что местами мы шли вброд и тянули лодку за собой на веревке. Переступали с опаской, проверяя ногами дно и прощупывая путь шестами. Отнюдь не излишняя предосторожность: раза два мы спугнули крупных речных хвостоколов.

Дойдя до глубокого места, мы снова садились в пирогу. Мой помощник греб, а я сидел на носу, положив ружье на колени, смотрел и слушал.

Внезапно в кустах у самой воды раздались странные квакающие звуки. Я пригляделся: среди зелени мелькали грязновато-рыжие птицы с хохлом из растопыренных длинных перьев. Они были величиной с фазана; одни сидели, расправив короткие округлые крылья, другие лазали по веткам.

Ошибиться нельзя: гоацины. Они обитают только в Южной Америке, от восточных склонов Анд до Гвианы и Венесуэлы. Гоацины — дальние родичи куриных, но кое-чем они скорее напоминают древних птиц. У птенцов на крыльях есть хорошо развитые «пальцы» и когти, они умеют лазать, плавать, нырять, не могут только ходить по земле.

У взрослых птиц «пальцы» срастаются. И плавать они уже не способны, но лазают хорошо. Летает гоацин тяжело, неуклюже, да это для него и не так уж важно, ведь ему всего-то надо пролететь метра два-три, от одной ветки до другой. Их голоса больше всего напоминают «кваканье» кайманенка: «Эк! эк!»

Иногда от гоацинов распространяется острый, очень неприятный запах. Возможно, это зависит от пищи.

Мы долго сидели неподвижно, рассматривая удивительных пернатых. Наверно, Archaeopteryx юрского периода выглядел примерно так же. Правда, у него вместо десяти хвостовых перьев был длинный, обросший перьями змеиный хвост.

Добыв один экземпляр гоацина, мы двинулисьдалыпе.

Снова песчаный бережок. А за ним на опушке леса — две белоголовые древесные индейки. Я подстрелил их с лодки и пошел вброд за добычей. Хватит и на обед, и на завтрак!

Песок был испещрен следами, где старыми, полустершимися, где свежими, совсем четкими. Их оставили маленькие, сердечком, копытца оленей и толстые с растопыренными пальцами ноги тапиров. Вдоль опушки тянулись старые отпечатки больших круглых лап — след ягуара.

А это что за полоса петляет? Будто проехал грузовик на одном колесе необычной ширины. От реки в лес, через десяток метров из леса опять на берег. Там, где песок сменяла галька, след терялся.

Я долго гадал, наконец меня осенило: анаконда, кто же еще! И крупная. Я замерил ширину следа металлической рулеткой; оказалось в среднем тридцать восемь сантиметров.

Конечно, по этому нельзя судить о размерах змеи. Она могла быть толстая или тонкая, ее желудок мог быть пустым или набитым крупной добычей. Однако я не сомневался, что самая большая анаконда, какую мне довелось видеть и измерить (в ней было 843 сантиметра), не оставила бы такого широкого следа.

И ведь недавно проползла, от силы два дня назад. Послать бы опять за Фредом… Но гонец доберется на пироге до базы в лучшем случае к завтрашнему утру. К тому времени герпетолог может быть далеко. Да и анаконда тоже.

Мы поднялись еще немного вверх по реке и около четырех часов дня разбили лагерь. Берег был типичный для Лосады: у самого порога галька разной величины, пониже гравий, который постепенно уступал место мелкому песку.

Возле берега глухой стеной высился лес. И за плесом тоже, если не считать узких ворот там, где в Лосаду вливалась окруженная болотом речушка.

Пока Энрике вешал гамаки, противомоскитные сетки и ощипывал птицу, я переправился на пироге, чтобы взглянуть поближе на болотце.

Шаг за шагом пробирался я между корнями гигантских деревьев. Над моей головой на высоте двадцати пяти — тридцати метров ветви образовали сплошной свод. Мощные лианы свисали тут и там с крон до самой земли, словно канаты и тросы, или оплетали колонноподобные стволы такой толщины, что и втроем не обхватить.

У меня из-под ног выскользнула большая ящерица и ринулась к болотцу. Шлемоносный василиск с великолепным «головным убором» и напоминающим плавник кожным гребнем вдоль спины и хвоста. Достиг воды, почти не погружаясь пробежал по ней несколько метров, вскочил на полузатонувшее дерево и пропал в хаосе ветвей и паразитирующих растений.