В краю солнца

– Что происходит? – спросила Тесс у женщины, но та не ответила. С чего вообще мы решили, что она обязана понимать по-английски?..

Потом из полицейской машины вылез сержант Сомтер. Он облокотился на открытую дверцу и посмотрел на меня. Женщина все еще говорила, по-прежнему очень сердито, и Сомтер объяснил нам, в чем дело.

– Этот ребенок должен ходить в школу, – сказал он и добавил, глядя на Тесс: – В настоящую школу.

– У нас в стране есть школы, – вставила женщина, внезапно переходя на английский.

– Я знаю, – ответила Тесс. – Конечно же, есть. – Жена опустила глаза и уставилась на дорогу. – Извините.

29

Чатри стоял на веранде соседского дома и ждал, пока Тесс застегнет ему верхнюю пуговицу. Он был одет в местную школьную форму: белую рубашку поло, темные короткие штаны, белые носки и черные кожаные туфли. Чисто, опрятно, старомодно. Чатри взглянул на нас и отвел глаза, смущенно улыбаясь.

Мы все – я, дети и госпожа Ботен – стояли тут же и наблюдали, как Тесс пытается пригладить его непокорные черные волосы с единственной золотистой прядью. Пригладить их никак не удавалось, и в конце концов она повернула Чатри лицом к внешнему миру и слегка подтолкнула вперед. В дверях появился господин Ботен. Он что-то коротко буркнул по-тайски, мальчик ответил утвердительно и, не оглядываясь, зашагал вниз по дороге.

Мы нагнали его и пошли рядом.

Чатри ступал тяжело, словно узник, ведомый на казнь. В конце нашей грунтовки – там, где она соединялась с ведущей в деревню дорогой, – его должен был подобрать школьный автобус. Мы ждали в молчании, пока не появился сонгтхэу – открытый пикап, в кузове которого сидели на двух скамьях дети. Они с нескрываемым любопытством смотрели, как новенький забирается по ступенькам наверх. Когда пикап тронулся с места в облаке пыли, Чатри даже не оглянулся.

– В нем что-то изменилось, – заметила Кива.

– Он сам изменился, – ответила Тесс. – Это его первый день в школе.

Дети побежали вперед, и только тут Тесс позволила слезам обжечь ей глаза.

– Не бойся, он не пропадет, – со смехом сказал я. – Такой-то бугай!

– Я не из-за него, – проговорила она и кивнула на сына и дочь, которые уже добежали до нашего дома. – Я из-за них.

Мы остановились.

– С ними все в порядке, – ответил я.

Тесс покачала головой.

– Они замечательные дети, но Кива – почти дикарка, а Рори думать не может ни о чем, кроме животных.

– Они умные, добрые, смешные, и ты прекрасно с ними справляешься.

– Мои силы уже на исходе. Пхукет – лучшее место в мире для девятилетнего ребенка – я в этом уверена. Но они становятся старше. И мы тоже. Мы тоже, Том.

– К чему ты клонишь? – спросил я.

Впрочем, я прекрасно знал, к чему она клонит. К тому, что пора возвращаться домой.

Я повесил голову и почувствовал, как от тоски сжимается горло. Моего лица коснулся солнечный луч. Я подумал о той жизни, которую мы оставили позади, и о той, которую потеряем.

– На этот раз все будет иначе, – сказала жена.

– Нет, Тесс. Все будет точно так же. Точно так же паршиво.

– Все будет иначе, – настойчиво повторила она, потом взяла меня за руки и провела кончиками пальцев по моим растрескавшимся мозолям. – И потом, мы возвращаемся не ради себя, а ради детей.

Она приложила мои изуродованные ладони к своему плоскому животу поверх тонкой футболки и начертила ими тройной знак – вверх, вниз и снова вверх, – тот самый, который начертила десять лет назад, покрывающий несколько дюймов и одну маленькую жизнь.

– Тесс… – проговорил я, понимая.

Ребенок, подумал я. Третий ребенок! Наш ребенок…

Мне уже хотелось взять на руки этот маленький сверточек и вновь испытать ни с чем не сравнимое чувство безграничной и безусловной любви. Наш малыш. Я и не мечтал, что мне будет даровано такое счастье.

Но даже в ту минуту, почти пьяный от восторга, я подумал о возвращении домой, об Англии, о том, что придется начинать все сначала, и этот груз едва не придавил меня к земле.

Я подумал о преградах, о тех Эверестах, которые мне придется каждый день преодолевать, просто чтобы выжить, чтобы обеспечить семье хлеб и крышу над головой, и на мгновение – на одно ужасное, постыдное мгновение – я усомнился, смогу ли.

А потом я посмотрел ей в лицо, в прекрасное лицо моей жены, моей Тесс, и она заполнила меня – не знаю, как описать по-другому, – она заполнила меня, и я понял, что с радостью пойду за ней куда угодно и преодолею любые преграды, потому что мой дом всегда будет в том месте, которое назовет домом эта женщина.

Она рассмеялась, улыбнулась и осторожно убрала мои руки со своего живота, где росла крошечная, созданная нами жизнь, потом покачала головой, глядя на порезы, свежие и застарелые, которыми были покрыты мои ладони, пальцы и потрескавшиеся, переломанные ногти.

– Твои руки… – проговорила она.

Дневная жара уже ослабевала, когда мы все вчетвером шли по берегу вдоль той линии, где теплая вода соприкасалась с золотисто-белым песком. Поднимающийся над бухтой зеленый холм постепенно становился темнее, а тени столетних деревьев удлинялись, словно устало потягиваясь после очередного долгого дня.