В кривом зеркале

— А то кто ж еще? — удивился чубатый дедок в выцветшей бейсболке козырьком назад. — У меня в доме, акромя супружницы, почитай, лет двадцать ни одной живой души не проживает. Детишки как отбыли в град-столицу, так и умыли руки. Издержки воспитания, стало быть. Да ну их, внуки появятся, припрутся как миленькие. Это мы уже проходили. И не раз. Чем могу служить?

В баньку Ярослав попал только к полуночи. Клавдия Романовна едва дождалась загулявшего квартиранта. Выдала полотенце, веник, тазик. Показала как управиться и ушла на покой.

Ужин ждал лейтенанта на столе под старой яблоней. Накрытые льняной салфеткой оладьи, салат из огурцов и укропа, вареные яйца.

— Все как в лучших домах, — оценил сервировку распарившийся до смягчения мыслей и чувств постоялец, смахнул с керосиновой лампы полчища крылатых любопытствующих и с аппетитом употребил хозяйские старания.

Выкурил у знакомого плетня сигаретку. Полюбовался звездным небом, насладился соловьиными трелями. Посожалел о загубленном таланте художника. И ушел к себе. Пора было подарить измученному телу и мозгу положенный отдых.

Однако уснуть сразу не удалось. Он долго ворочался, тупо глядел на зависшую над окошком луну, изучал причудливые тени на стенах горницы. Заодно приводил в порядок полученную от свидетелей информацию и выстраивал завтрашний день.

Местные жители на признания не скупились, хотя и мало чего добавили по существу. В принципе, все и так понятно: паршивой овце не место в элитном стаде. Или как там называется сообщество тонкорунных мериносов? Кажется, отара. Так вот, с отарой он теперь мог разбираться с учетом, так сказать, специфики. Двенадцать домов. Два нежилые пока. Пара на окраинах. Да два пустуют — хозяева почти не показываются. Одни в Америку укатили. Всерьез и надолго. Другие, верней, другой — ни хухры-мухры какие-нибудь — настоящий генерал с настоящей генеральшей живут в Минске. Сюда наведываются на уик-энды и по праздникам. Дача типа. В сто двадцать метров квадратных и в полтора гектара живописных земных угодий.

— Живут же люди, — ворчал Ярослав, зарываясь носом в приятно пахнущую подушку, — нам бы пять соток и вторую крышу над головой, маманя всю жизнь мечтает… А тут у каждого — по полноценному дачному поселку бы на участках поместилось. Ну, ничего, выведем мы одного гуся на чистую воду! Раскулачим. Засадят голубчика на долгие годы с конфискацией. Сородичей разгонят, а в поместье организуют профилакторий для простых трудящихся. И мне путевочку дадут. А что? Я бы не против. Вот тогда с Агнешкой Васильевной и погуляем!

И, уже засыпая под аккомпанемент таких приятных мыслей, встрепенулся:

— А если не один виноват? Если действовали злоумышленники целой бандой?

Но оптимистические позывы предыдущих умозаключений взяли верх, Ярослав сладко потянулся, улыбнулся луне, как давней подружке:

— Ну и пусть банда! Всех пересажаем! Дышать станет легче. И профилакториев можно будет настроить, чтоб на всех хватило…

Картина маслом. Преступление

Дело оказалось совершенно простым. Злоумышленники действовали жестко и без фантазий. Явились к Францу на рассвете. Повествование можно начать со знакомой и оттого еще более леденящей душу увертюры: «Занималась кровавая заря…»

Франц Собесский вставал по настроению. Жаворонка в нем имелось примерно столько же, сколько совы. Иной день встречал с петухами, а иной валялся в постели до обеда. Сам себе хозяин, никому и ничего не должен.

Разве что маменьку проведать в ее богадельне. Раз в неделю. Не больше — ей там и без него хорошо. Или работу заказчику отвезти. Картинку какую. Или скульптурку. Находились чудаки на его инсталляции. Покупали. Не так дорого и не так часто, как хотелось. Но все-таки. Больше, конечно, приезжали на фотосессии. Такой натуры поискать!

Старые, искореженные временем и болезнями яблони, уходящие в космическую высь лиственницы, раскидистые акации — папенька любил садовничать. Целый ботанический сад забомбил на своих гектарах. Мечтал о признании в широких биологических кругах. Мало ему известности художника европейского масштаба! Чудил батюшка в последние годы. Лучше бы за сыном присматривал.

А может, и не лучше. Отучился Франек худо-бедно в суриковском, устроился в театре художником-оформителем. Работа — не бей лежачего. А что зарплата никакущая, так на Франековы потребности и папенькиных гонораров хватало. Жены от молодого Собесского сбегали быстро. Детей как-то не случилось.

Почудил парень в столице и домой вернулся. На четвертом десятке проклюнулись у наследника гения художественные амбиции. Осмотрелся. Осознал, что талант почти прогулял, если не пропил. Закладывал за воротник папенькин сынок, чего греха таить.

Кому-то пол-литра в день — по барабану. А Франеку лечиться пришлось. Пока в профилактории бока отлеживал, вакансию в театре другому отдали. Пришлось к папе-маме под крыло прятаться. Ни дать ни взять — возвращение блудного сына.