В кривом зеркале

— Я тебе пошучу, козел старый!

— Тс-с-с… постыдилась бы идиотом кормильца выставлять.

Константин снова улыбнулся и прошел вперед — милые бранятся, только тешатся — святая, тысячекратно проверенная истина. Он дал возможность шефу дойти до перемирия и переключился на картины. Выставка Франца Собесского открылась в столице чуть более недели назад. Наплыв посетителей схлынул, что определило место встречи находящихся на нелегальном положении неудачников.

«А ведь парень талантище! — не уставал удивляться Константин. — И как это я сразу не разглядел? Ведь сто раз мимо его работ в павильоне проходил. Но даже не удосужился проникнуться. Возьмем хотя бы портрет матери…»

С полотна смотрела уставшая от жизни и невзгод женщина. Скорбные складки у губ. Потухший взгляд. Опущенные плечи. Тонкие, чуть узловатые пальцы, казалось, обреченно теребили кисти дорогой персидской шали. Мелодия безвозвратно ушедшей любви звучала из глубины знакомой Константину комнаты. Распахнутые французские окна. Картины на стенах. Старый свечной огарок. Рюмка, накрытая куском черного хлеба… И кто сказал, что Собесский отправил мать в дом инвалидов?

— И кто этой белиберде поверил?

Вопрос относился к категории риторических. В этом странном, донельзя запутанном деле успели накуролесить все, кто имел к нему хоть какое-то отношение: и пропавший, и заявители, и свидетели, и сыщики. И еще много людей и обстоятельств, трудно поддающихся классификации.

— Не иначе, проделки нечистого, — в который раз попытался списать собственные промахи на провидение Константин.

— Не обольщайтесь, мой друг, — рядом присел полковник, — но я все равно соскучился.

— Взаимно.

И это была абсолютная правда: за две с половиной недели отсутствия майор успел истосковаться по привычной работе в такой степени, что готов был по первому свистку отправиться на поиски потерянной коляски, исчезнувшей канарейки и даже фактов прелюбодеяния не в меру расшалившегося супруга. Последнее сопровождалось «даже» не просто так — сыщик и сам все еще относился к указанной категории. И ничего не мог с собой поделать. Ну несло его налево с невиданной силой. И как несло!

Девочки, девушки, девицы, женщины, дамочки и прочие категории представительниц слабого пола влекли его, как влекла затерявшегося в пустыне странника замаячившая на горизонте речная заводь. Он мчался на зов, подняв все имеющиеся и не имеющиеся паруса. Совершал большие и малые подвиги, сопровождал их большими и очень большими глупостями.

Бросался, очертя голову, в омуты фонтанирующей страсти. Опускался на самые глубины. Извлекал возможные и невозможные удовольствия. Брал и отдавал. Снова отдавал и снова брал. Восхищал и восхищался. Сводил с ума и на равных сопровождал жертву в ее сумасшествии…

Увы, на весь процесс отводилось не более недели. Максимум — исходя из особых обстоятельств — месяца. Так уж был устроен сердцеед и обольститель Константин Алексеевич Робкий. Объект вселенской страсти надоедал. Становился до обидного пресным. Скучным. Назойливым. Порой доходило до отвращения. Чаще ограничивалось безразличием. Пограничная ситуация длилась недолго — на все том же горизонте уже маячила соблазнительная альтернатива. И все начиналось заново, заслоняя порывами души и тела оставшееся за плечами недоразумение.

— А куда денешься, если на земле так много женщин?

— Ты о чем?

Константин огляделся: эко его понесло! Зацепил краем взгляда картину на стене. В яблочко!

— Да о картине, товарищ полковник, о чем же еще? Вы только посмотрите — сколько экспрессии, сколько огня! Так и хочется сорвать полотно со стены и…

— Эй-эй, полегче, фантазер! — полковник явно не поддерживал стремлений подчиненного. — Бабы как бабы. Ладно бы голые…

И он опасливо покосился в сторону беседовавшей с почтенным старцем супруги.

Робкий перевел дух — как-никак, а обошлось. Не хватало еще подозрений в порочащих связях — им еще работать и работать в спарринге. Нет уж, пусть лучше в глазах шефа он останется сексуально озабоченным фантазером, чем реальным бабником. А женщины на картине действительно хороши. Упругие, фактуристые, с лукавинкой в глазах. Главное — от живых не отличить. А тонкий шелк и прочие несущественные одеяния нисколько не мешают, напротив, Константин предпочитал наличие препятствий на пути к цели. Так интереснее. Успеешь набрать нужные обороты, пока их преодолеваешь. А там…

Он выдохнул в сторону, бросил на полотно прощальный взгляд. Отвернулся. И кто бы мог подумать, что современные художники способны на такое! Да еще обыкновенные пьяницы и шантажисты. Кстати… пора возвращаться к своим баранам.

С полковником они не виделись с того самого момента, когда специалист по служебным расследованиям отменил подписку о невыезде:

— Чувствую, что-то тут не так, но зацепиться не могу. Да и не горю желанием: понимаю, что накосячили, но не по своей воле. Попробуй, откажись, когда такие люди просят.

Полковник виновато крякнул. Константин не осмелился на внешние проявления напрашивающегося ответа. Ему бы в отпуск, подальше от косых взглядов, многозначительных реплик и смены настроения у следователя.