В крови

Когда юноша пришел в себя и снова мог видеть и слышать, он увидел, что Кичикбегим плачет. Мамед–бек молчал, потрясенный, не зная, как помочь ее горю, как унять ее слезы…

Наплакавшись вдоволь, девушка утерла слезы шелковым носовым платком и протянула его Мамед–беку.

— Возьми. Как вспомнишь меня, прижми его к сердцу… А теперь уходи! Я умоюсь и тоже приду.

Юноша поднялся, хотел уже идти, но Кичикбегим окликнула его:

— Смотри же: никому ни слова!

Она окинула его печальным, полным тоски взглядом.

— Поцелуй вот сюда и иди! — Кичикбегим пальцем дотронулась до щеки.

Мамед–бек несмело наклонился, робкий поцелуй коснулся девичьей щеки…

Как только юноша скрылся в кустах, Кичикбегим, прикрыв ладонью ухо, снова запела тонким, за душу хватающим голосом:

Нас, ашуг, не обессудь,
Загляни поглубже в грудь.
Не садись на трон с немилым,
Нищей стань, но с милым будь![23]

11

По случаю большого праздника — замужества дочери — Ибрагим–хана просили помиловать Сафара. Хан не сразу принял решение. Простить разбойника, известного по всему ханству, значило бы проявить слабость, подорвать свой престиж. А ответить отказом — значит нанести обиду дочери и огорчить ее в час разлуки. Не зная на что решиться, Ибрагим–хан решил поискать третьего пути. Наконец решение пришло: простить и тотчас же послать Сафара на опасное, безнадежное дело — просьба дочери будет уважена, а от гачага он избавится навсегда.

У кубинского Фатали–хана были два скакуна: Гамер и Шахбаз, слава об этих конях гремела по всему Кавказу, Фатали–хан безмерно гордился знаменитыми жеребцами и уверял, что не променяет бесценных скакунов на всех коней Карабаха. Ибрагим–хан, с давних времен враждовавший с Фатали–ханом, завидовал ему черной завистью. И вот выдался удобный случай: он пошлет этого парня выкрасть скакунов: сумеет — его счастье, хан простит его, даруя свою благостыню.

Вагиф рассказал Кязыму, какое хан поставил условие. Тот опечалился — выходит, сторговал рыбу, а та в реке, — однако никому ничего не сказал. «Что будет, то и будет, — решил Кязым, — от судьбы не уйдешь». И на том успокоился.

Была пятница. Кязым полол грядки во дворе. Вдруг отворилась калитка и вошел парень, тот самый, в черных обмотках. Сегодня он был принаряжен, шаровары его шуршали при ходьбе — не иначе, как их опускали на ночь в темный колодец, — парень, видать, еще с вечера готовился наведаться в их дом.

Кязым встретил свата приветливо. Расстелил под тутовым деревом палас, усадил гостя.

— Ну, что у вас нового? — с веселой усмешкой осведомился парень. — Люди толкуют, будто хан на радостях арестованных из тюрьмы выпустил?

— Это так, выпустил. И Сафара решил помиловать.

Парень просветлел.

— Только… Только хан решил поручить ему одно дело…

— Дело? — парень нахмурился. — Какое еще дело?

— У кубинского хана два жеребца есть, бесценные кони. Вот их добыть приказал.

Кязым стал подробно толковать гостю про коней, а сам украдкой поглядывал на него — вроде не больно–то горюет.

— Ну, что это за дело! — парень беззаботно махнул рукой. — Такое Сафару — раз плюнуть! Приведет хану жеребцов!

— Приведет, говоришь? — Кязым вытаращил глаза. — Неужто сумеет добыть?!

— А чего ж тут мудреного!..

Кязым беседовал с гостем, а Телли, прижавшись к окну, затянутому промасленной бумагой, жадно разглядывала незнакомца. «Был бы он моим суженым!» — Телли даже содрогалась от этой мысли. Девушка стояла, прижавшись к стене, и щеки ее пылали. В дверях показалась ее подруга Гюльназ, дочка соседа Аллах–кулу.

— Что с тобой? — воскликнула она. — Красная вся и вроде сама не своя! Что случилось–то? Иди, рассказывай! — И Гюльназ бесцеремонно оттащила подругу от окна.

Смущенно улыбаясь, Телли шепнула что–то подруге.

Та в изумлении прижала к губам согнутый указательный палец.

— Вот это да! — воскликнула она и глянула в окошко. Парень в черных обмотках чинно пил кофе, устроившись на коленях. Смоляные кудри выбивались из–под заломленной набекрень серой папахи; тонкие усики были слегка подкручены на концах.

— Ой, Телли, какой красивый парень! — Гюльнаэ обернулась к подруге.

Телли снова глянула в окно. Парень что–то говорил, Кязым поддакивал ему, утвердительно кивая головой. Они еще малость потолковали, потом гость поднялся и стал прощаться. Калитка за ним захлопнулась, и словно солнце зашло — Телли сразу помрачнела, насупилась…

— Не грусти! — Гюльназ понимающе поглядела на подругу и тронула ее за подбородок. — Увидишь еще его, придет!

Телли улыбнулась, но улыбка у нее почему–то получилась грустная.

Вдруг с улицы донеслись крики. Все бросились к калитке. В узкой улочке схватились в драке кумыки, жившие в их махалле. Разделившись на два враждебных лагеря, они лезли друг на друга, размахивая саблями и кинжалами. Один уже бился в судорогах, окровавленный… Телли не раз видела такие драки и знала, что есть обычай: если женщина бросит между врагами свой платок, драка тотчас же прекратится.