В крови

Девушка подбежала к дерущимся, метнулась в самую свалку и, сорвав с головы цветастый платок, швырнула его на землю. И в тот же миг затихли злобные крики, мечи и кинжалы были вложены в ножны, жаждущие мести вынуждены были отступить…

12

Жених Кичикбегим Мирза Мамед–хан прислал в Карабах за невестой своего родного брата. Ему наказано было удовлетворять любые требования нареченной, все делать, как она пожелает. Потрачено было великое множество золота. Самым торжественным образом прошло заключение брачного контракта, щедро одарено было все духовенство Шуши. Десять тысяч золотых и целый батман драгоценностей — «перване ганады»[24], которые положено было класть на брачный контракт для того, чтоб брак был незыблемым, нерасторжимым, чтоб невозможной казалась даже мысль о разводе.

Но когда дело дошло до приданого, которое давал за дочерью Ибрагим–хан, то перед великолепием его померкла даже тегеранская щедрость.

Комната, в которой обычно происходили приемы, забита была вещами, а старый слуга приносил все новые и новые. Каждую вещь он показывал толпившейся в комнате знати, а молла здешней махаллы делал соответствующую запись.

Огромный, в несколько аршин длиной список, написанный на плотной, с узорами бумаге, в свернутом виде — похож был на продолговатую подушку–мутаку.

Составление описи приданого отняло несколько часов. И не мудрено — ведь ничего не было забыто, от футляра для часов до пемзы — чистить пятки. Различные ковры, всех расцветок и всех размеров, посуда и чистокровные карабахские скакуны, белье, дорогие наряды, меха… Золотые вещи и драгоценности сложены были в инкрустированную перламутром шкатулку… Большинство драгоценностей невесты сделано было ювелирами Шуши; приданое составлено большей частью из того, что дал свадебный оброк: штуки лемберанской ткани, шелк из Агджабеди, ковровая ткань из Гюляблы… Омар–хан прислал из Аваристана дорогое оружие и отделанную серебром сбрую…

Наконец опись приданого была составлена, и свидетели приложили к ней свои печати.

Пока мужчины заняты были официальными делами, женщины готовились к тою. Невесту сводили в баню, поправили ей брови, покрасили хной руки. В должный час начался праздник. Празднество в доме невесты устраивалось только для женщин, мужской той должен был справляться в Тегеране, в доме мужа.

Под вечер на веранде дворца появились зурначи Гюляблы и Абдала. И сразу двор наполнила толпа. Ее поначалу составляли лишь слуги, те, что прислуживали ханским женам и их гостям. В стороне расположились человек пятьдесят сокольничих, на руках у них трепыхались соколы с колпачками на глазах; птичий клекот смешивался с веселым свадебным шумом.

Несколько нукеров взялись за руки, завели яллы. Верховодил в этом веселом танце старый дядька Кичикбегим. А народ все прибывал, валом валил на призывные завывания зурны. Танец закончился; стоявшие на веранде стали бросать в толпу монеты, а те, кто был во дворе, давя друг друга, бросились подбирать их.

До захода солнца продолжались подобные развлечения. Вечером начался праздник во дворце. В передней, почетной части зала, разместились женщины из ханской семьи — их было не меньше пятидесяти, по обе стороны от них жены и дочери городской знати. Горели сотни свечей, звучали сазы, пели певцы, и их нежные мелодии то печалили, то горячили кровь. Невеста, с головы до ног в белом, сидела среди подружек, печальная, отрешенная; особенно трогательные песни заставляли ее тяжело вздыхать, она вынимала из кармана свой тонкий платочек и утирала слезы… Подружки старались утешить Кичикбегим, но что были ей утешения?! Огромным неизбывным горем исполнено было сейчас все ее существо…

Начались выступления ашугов. Высоко держа свои изукрашенные перламутром сазы, прохаживались они из одного конца зала в другой, распевая баяты и пританцовывая. Песни их были о любви, о тоске, о разлуке и печально отдавались в сердцах. На невесту музыка действовала сейчас как–то странно: наполняла гордостью, давала силу и стойкость и в то же время рождала в душе нечто, что убивало и стойкость и силу, и грудь ее все чаще вздымалась от глубокого вздоха…

Начались танцы, гости повеселели. Поплыли в танце красавицы Карабаха. Легкими птичками порхали по коврам бархатные, шитые жемчугом башмачки. Томно прищуренные глаза, изящные движения нежных белых точеных рук, — от них невозможно было оторвать взора. Стоило одной девушке закончить, ее тут же сменяла другая, у каждой было свое особое обаяние, своя манера танцевать — это было воплощение красоты, чистоты, женственности.

Кичикбегим едва могла усидеть на месте, невесть откуда взявшаяся радость, изгнав из сердца тоску, звала ее на середину зала. Какой–то голос, шедший из глубины души, настойчиво твердил ей: «Иди! Танцуй!» К этому внутреннему зову присоединились другие голоса — голоса подруг. Две танцевавшие посреди зала девушки, скользя по ковру, приблизились к невесте, движениями тонких рук приглашая ее выйти на середину.