В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Путь исследования, который демонстрирует Л. Г. Фризман, от конкретного и частного к общему – к изучению романтизма как художественной системы. Элегия интересует диссертанта и сама по себе, и еще больше – как одно из проявлений романтического мышления и романтической поэтики. Это путь нетривиальный, в достаточной мере новый – и перспективный. Он позволяет рассматривать одно из самых интересных и самых загадочных (до сих пор самых загадочных) литературных направлений не в общем плане, не отвлеченно, а ощутимо-конкретно, опираясь на литературный материал и не отвлекаясь от материала. Перспективность избранного диссертантом пути больше всего обусловлена близостью к материалу. Близость эта делает все рассуждения и выводы максимально доказательными, и она оберегает от произвольных построений и концепций.

С другой стороны, конечная установка на общее, проникновение через частное в глубь кардинальнейших и совсем не частных проблем науки делает исследование Фризмана крупно-проблемным и подлинно масштабным. Говорить только об элегии – это важно и нужно, но это дело все-таки частное. Говоря об элегии, отыскивать законы романтического искусства, как это делает диссертант, – это значит ставить самые главные и первостепенные историко-литературные и теоретические проблемы.

Диссертационная работа Л. Г. Фризмана производит впечатление хорошо продуманной и по своей методологии, и по отбору материала, и по построению. Композиция работы отличается строгой логикой и целеустремленностью. Логика и целеустремленность композиции – это не только формальные достоинства, но и показатель ясности мысли.

Б. С. Мейлах

В диссертации Л. Г. Фризмана удачно сочетается исторический и типологический метод исследования материала. Оба эти метода существуют не параллельно, а в тесной связи, хорошо дополняя друг друга. Жанр элегии рассматривается и в его поэтике, и в его идеологической значимости. Это и помогает диссертанту через исследование жанра проследить самое главное – историю идей».

Этот мой очерк, тема которого заявлена в его названии, не раскрывал бы ее с достаточной полнотой, если бы я обошел молчанием свои контакты с ученым, который был не только и даже не в первую очередь пушкинистом, но по своей роли в науке превосходит любого из тех, о ком шла речь. Я имею в виду академика Михаила Павловича Алексеева. Я встречался с ним считаное количество раз, и встречи наши были непродолжительны, но я считаю, что его письма дают достойное представление об облике этой выдающейся личности.

Как эта личность отличалась от других, так и его письма отличаются от других писем. Первое из них, присланное в ответ на книгу о Баратынском, довольно объемно, но оценочная часть уложилась в два начальных предложения: «Мне кажется, что эта книга отвечает своему назначению, и что в ней сжато, но содержательно раскрывается история развития замечательного русского поэта. С моей точки зрения, Вы хорошо подвели итог предшествующего изучения Баратынского», – а все его остальное содержание вызвано стремлением помочь автору: указания на погрешности с точным указанием литературы, которая позволит их устранить, информация о статье австрийского лингвиста, опубликованной в югославском сборнике, чтобы она, не дай бог, не ускользнула от моего внимания. Так же и в других письмах: издание «Дум» «очень хорошее; в нем есть все, что требуется, и, сверх того, кое-что новое», и здесь же рекомендация указать на ранние английские опыты переводов отрывков из «Дум».

Е. Л. Маймин

Однажды и мне представилась возможность оказаться ему полезным. Случилось так, что летом 1975 года он обратился ко мне за помощью. Ему до зарезу понадобилась книга, которая, конечно, была в ленинградских библиотеках, но которую ему не могли найти из-за неточности в инициалах автора. Поскольку книга вышла в Харькове, он решил, что именно я сумею ему помочь. Я не только отыскал книгу и обследовал ее de visu, но и объяснил ему причины и характер произошедшего недоразумения. Конечно, я стремился никак не выпячивать своей роли и использовал самые скромные выражения вроде «вы стали жертвой опечатки» и т. п. В ответ пришло следующее благодарственное письмо:

Глубокоуважаемый Леонид Генрихович,