В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Мне кажется, именно кажется (я не допускаю это слово в статье, там не должно казаться, это – интерлярное слово), что Вас стесняют рамки избранной Вами темы, о лирике вообще Вы писали бы вольнее. Вас что-то несколько осаживает все время.

Не обедняете ли Вы романтиков, так категорически обрекая их на признание исконной бессмыслицы? Приписывая им всем одно и то же стандартное воззрение de rerum nature? Даже у Баратынского от «Водопада» до «На посев леса…» есть и совершенно противоположный мотив – разумение сердцем внутреннего единства и гармонии бытия.

Думаю, что в этой сфере Вы продолжаете двигаться вперед и поэтому выкладываю Вам свои недоумения, которые могут Вам пригодиться не столько для того, чтобы признать их верными, столько для того, чтобы парировать их <…>

С искренним приветом и воспоминаниями о надднепровской прогулке

А. Чичерин

Я со всей серьезностью отнесся к этим замечаниям и рекомендациям, но не уверен, что они достаточно результативно повлияли на мою работу. В 1975 году я завершил свою докторскую диссертацию. Писалась она, когда меня держали ассистентом кафедры иностранных языков, и лишь после того, как диссертация была официально представлена, для меня нашлось место на кафедре литературы. Докторантуры я не получил. Мой ректор предпринимал в этом направлении какие-то попытки, но все зарубило родное министерство. Так или иначе, работа была готова, и нужно было искать место для ее защиты. Надо сказать, что ситуация в тот момент сложилась хуже некуда. Но прежде несколько слов о самой диссертации.

Она строилась принципиально иначе, чем «Жизнь лирического жанра». В книге большинство из ее восьми глав было посвящено творчеству крупнейших элегиков – Жуковского, Баратынского, Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Диссертация же, которая называлась «Русская элегия в эпоху романтизма», состояла из трех глав: «Типологические особенности русской романтической элегии», «Пути эволюции русской элегии в 1810-1820-х годах» и «Элегическая традиция в русской лирике 1820-х – начала 1840-х годов». Один и тот же объект был увиден в трех аспектах – в статике, в динамике и в инобытии.

Наряду с исследованием природы элегического жанра, хотелось углубить и уточнить представление о романтизме, который именно в этом жанре реализовал себя более, чем в других. Следующим принципиальным отличием диссертации от книги было преимущественное внимание, уделенное массовой поэтической продукции, элегикам второго и третьего ряда. Такой подход отвечал весьма мягко сформулированному пожеланию, высказанному в письме, которое в ответ на «Жизнь лирического жанра» мне прислал М. П. Алексеев, но я пришел к этому сам, и значительно раньше. Точнее сказать, не сам, а глубоко проникшись идеями В. М. Жирмунского, объяснившего, что конкретная история литературного жанра лишь в очень малой степени улавливается исследователями при «хождении по вершинам», что от индивидуальных, больших поэтов исходят творческие импульсы, но именно поэты второстепенные создают литературную традицию, превращают индивидуальные признаки великого литературного произведения в признаки жанровые, индивидуальную комбинацию признаков фиксируют как каноническую для данной эпохи. Более достоверное представление о концепции моей диссертации, дополненной некоторыми позднейшими размышлениями, дает вышедшая позднее книга «Песня грустного содержания».

Организация моей защиты многократно осложнялась тем, что, на мою беду, как раз в это время проводилась так называемая перестройка ВАКа. Были разоблачены и обнародованы недостатки и злоупотребления, имевшие место при прежней системе аттестации научных кадров, намечались новые правила игры, количество Советов, имевших право присуждать степени, резко уменьшалось, они получили название «специализированных». Декларировалось повышение требований, особенно к претендентам на докторские степени. Первоначально требовалось даже создать «новое направление в науке», потом, правда, удовлетворились «теоретическим обобщением и решением крупной научной проблемы». Никто не знал, как оформлять документацию по новым формам, все стремились дать кому-то другому первым пройти по заминированному полю и перенять его опыт, все процедуры по приему диссертаций и допуску их к защитам застопорились.

Достучаться до Барабаша мне так и не удалось. Я рассчитывал на содействие главного редактора «Вопросов литературы» В. М. Озерова, не раз высказывавшего мне свое расположение. Но надежды оказались напрасны: Озеров все обещал, но ничего не сделал. Или не смог, или не захотел, или не успел.

Хочу сказать, что в это нелегкое время я не терял не только энергии и настойчивости, но и чувства юмора. Чтобы никто не подумал, что я приукрашиваю себя задним числом, предъявляю документ – сочиненную мною тогда микрохрестоматийку «Что написали бы русские поэты о перестройке ВАКа».

ЛЕРМОНТОВ: