В круге света

В роддоме меня пропустили к Ирине в палату, и Дениску я увидел уже на второй день после его рождения.

— Батюшка, что значит, я во время беременности постоянно причащалась, — делится со мной мамочка, — дитя родилось так легко и быстро, что даже видавшие виды медики удивляются. У меня всё хорошо, вот только имени мальчику никак не придумаю, может, ты чего посоветуешь.

Я начинаю вспоминать:

— Вчера была память, — и перечисляю имена святых. — Вот-вот! Дионисий! Какое красивое имя.

Так наш Дениска и стал Дионисием.

Мальчика причащали каждое воскресенье, и храм для него стал вторым домом. Девочки обычно начинают говорить раньше пацанов, и нам всё казалось, что наш Дениска маленький, раз своего имени произнести не может. Однажды Ирочка подходит после службы к кресту, Дениска на руках. Я подаю ей приложиться, а сам говорю:

— Ну, а Дениска у нас ещё маленький, ему пока рановато крест целовать.

Малыш, не говоря ни слова, берёт меня за руку с крестом, притягивает его к себе и целует. И при этом он смотрит на меня так победно, что невольно заставляет себя уважать.

А потом мальчик заговорил и стал задавать вопросы. Вы знаете, из кого состоит «хор небесный»? А попробуйте это объяснить трёхлетнему ребёнку.

— А как люди могут петь на небесах? Почему нужно молиться каждый день? Бог высоко на небе, а где же к Нему лесенка?

Я легко отвечаю на вопрос Дениски, есть ли друзья у Бога? Но зато следующий вопрос ставит меня в тупик:

— Батюшка, но если ты тоже друг Христов, как же ты допустил, что Его убили?

Мне много приходится общаться с разными людьми, и в разных местах, и что замечаю: вопросы задают только дети, их постоянно что-то интересует. А взрослых уже не интересует ничего, они не способны мыслить детскими категориями, и не умеют летать. Детское мышление несравнимо более свободно. Девочка девяти лет спрашивает:

— Но если Бог знал, что Адам и Ева отпадут, зачем же Он создавал человека?

Основную проблему христианства сформулировал девятилетний ребёнок, взрослые такие вопросы исследуют в докторских диссертациях, или дебатируют на Вселенских соборах.

И самое главное, в разговорах с детьми нет необходимости доказывать им существование Бога, они в этом не сомневаются. Сомнения приходят с развитием страстей.

Когда мы только стали восстанавливать храм, нам помогали дети. Это было хорошо во всех отношениях: дети и помогали и сами имели возможность лишний раз побывать в церкви. Мы, ожидая их прихода, всякий раз готовились, пекли блины, закупали сладости, грели чай. Почему-то детворе неизменно нравится посидеть у нас в трапезной за нашим огромным столом, и хотя никто из них дома не голодает, но о чаепитии они напоминают нам постоянно. Даже сейчас, когда их рабочие руки нам уже не нужны так, как раньше, когда они, словно муравьи, выстроившись в три-четыре ручейка, в несколько минут разгружали шаланду с кирпичом, мы продолжаем неизменно приглашать их к нам потрудиться и почаёвничать. Благо, что земли у нас вокруг храма целый гектар, и есть где приложить усилия.

В последние годы стал замечать одну пугающую меня особенность. Если из тех, прежних подростков, кто действительно работал вместе с нами, убирая территорию от мусора, разбирая завалы из битого кирпича в самом храме, разгружая с машин те же самые стройматериалы, никто не требовал оплаты, то сейчас всё чаще и чаще я слышу от детей требования денег.

Так получается, что через храм у нас проходят, как правило, ученики с пятого класса по девятый. Ребят, с согласия их родителей, во время сдвоенных уроков труда приводят учителя. И вот, однажды дети не пришли. Мы, как обычно, напекли пончиков, заварили чай, а едоков нет. Думали, что поход сорвался по объективным причинам, а оказалось, что родители не пустили. Раз они там у себя в церкви детей эксплуатируют, так пускай поп и оплачивает детям их труд.

И никакие доводы учителей, что дети не столько работают, сколько играют возле храма, никого не убедили. Нет работы, плати повремёнку. Нужно было искать какой-то выход, и тогда мы стали приглашать учителей истории проводить в церкви один обязательный урок по краеведению. Это и логично: храм самое старое и красивое место в округе, да и все нынешние родители, некогда бывшие детьми, играли среди его развалин. Меня всегда умиляет, когда в церковь заходят уже немолодые люди и начинают, осматриваясь в знакомом пространстве, исследовать стены, в надежде отыскать то место, где когда-то очень давно, они с приятелями, словно на поверженном Рейхстаге, оставили свои автографы.

— Батюшка, мы здесь давно когда-то пацанами в войнушку играли, а здесь у нас был штаб, а вот на этом месте на плитах пола, мы жгли костры. Смотрите-смотрите, — и растроганно так, — вот даже ещё следы от огня остались. Действительно, следы костров со старых плит не стираются и напоминают о том страшном времени запустения.