В кварталах дальних и печальных

Мне говорил Серега Мельник:
«Живу я, Боря, у базара.
Охота выпить, нету денег —
к урюкам валим без базара.

А закобенятся урюки:

да денег нет, братва, да в слезы.
Ну чё, тогда давайте, суки,
нам дыни, яблоки, арбузы».

Так говорил Серега Мельник,

воздушный в юности десантник,
до дырок износивший тельник,
до блеска затаскавший ватник.

Я любовался человеком

простым и, в сущности, великим.
…Мне не крестить детей с узбеком,
казахом, азером, таджиком.

1997

«Отделали что надо, аж губа…»

Отделали что надо, аж губа
отвисла эдак. Думал, всё, труба,
приехал ты, Борис Борисыч, милый.
И то сказать: пришел в одних трусах
с носками, кровь хрустела на зубах,
нога болела, грезились могилы.

Ну, подождал, пока сойдет отек.

А из ноги я выгоду извлек:
я трость себе купил и с тростью этой
прекраснейшей ходил туда-сюда,
как некий князь, и нравился — о да! —
и пожинал плоды любви запретной.

1997

«Оставь мне небо темно-синее…»

Оставь мне небо темно-синее
и ели темно-голубые,
и повсеместное уныние,
и горы снежные, любые.

Четвертый день нет водки в Кытлыме,

чисты в общаге коридоры —
по ним-то с корешами вышли мы
глядеть на небо и на горы.

Я притворяюсь, что мне нравится,

единственно, чтоб не обидеть,
поддакиваю: да, красавица.
Да, надо знать. Да, надо видеть.

И легкой дымкою затянута,

и слабой краскою облита.
Не уходи, разок хотя бы ты
взгляни в глазок теодолита.

Иначе что от нас останется,

еще два-три таких урока:
душа все время возвращается
туда — и плачет, одинока.

1997

Писатель

Как таксист, на весь дом матерясь,
за починкой кухо

нного крана,ранит руку и, вытерев грязь,
ищет бинт, вспоминая Ивана

Ильича, чуть не плачет, идет

прочь из дома: на волю, на ветер —
синеглазый худой идиот,
переросший трагедию Вертер —

и под грохот зеленой листвы

в захламленном влюбленными сквере
говорит полушепотом: «Вы,
там, в партере!»

1997

«Еще не погаснет жемчужин…»