В кварталах дальних и печальных

Я улыбнусь, махну рукой,
подобно Юрию Гагарину,
Какое чудо мне подарено,
а к чуду — ключик золотой.

Винты свистят, мотор ревет,

я выхожу на взлет задворками.
Убойными тремя семерками
заряжен чудо-пулемет.

Я в штопор, словно идиот,

вхожу, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопаю,
пускаюсь заново в полет.

В невероятный черный день,

я буду сбит огромным ангелом,
и, полыхнув зеленым факелом,
я рухну в синюю сирень.

В малюсенький, священный двор,

где детство надрывало пузико.
Из шлемофона хлещет музыка,
и слезы застилают взор.

1998

«Не вставай, я сам его укрою…»

Не вставай, я сам его укрою,
спи, пока осенняя звезда
светит над твоею головою
и гудят сырые провода.

Звоном тишину сопровождают,

но стоит такая тишина,
словно где-то четко понимают,
будто чья-то участь решена.

Этот звон растягивая, снова

стягивая, можно разглядеть
музыку, забыться, вставить слово,
про себя печальное напеть.

Про звезду осеннюю, дорогу,

синие пустые небеса,
про цыганку на пути к острогу,
про чужие черные глаза.

И глаза закрытые Артема

видят сон о том, что навсегда
я пришел и не уйду из дома…
И горит осенняя звезда.

1998

«Есть в днях осенних как бы недомолвка…»

Есть в днях осенних как бы недомолвка,
намек печальный есть в осенних днях,
но у меня достаточно сноровки
сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.

Шурует дождь, намокли тротуары,

последний лист кружится и летит.
Под эти тары-бары-растабары
седой бродяга на скамейке спит.

Еще не смерть, а упражненье в смерти,

да вот уже рифмует рифмоплет,
кто понаивней «черти», а «в конверте»
кто похитрей. Хочу наоборот.

Вот подступает смутное желанье

купить дешевой водочки такой,
да сочинить на вечное прощанье
о том, как жили-были, боже мой.

Да под гитару со шпаной по парку

на три аккорда горя развести.
Пошли по парку, завернули в арку,
да под гитарку: «не грусти — прости».

1998

«Когда менты мне репу расшибут…»