В лесах Пашутовки

Так рухнул первый из двух моих главных юношеских идолов — я утратил рыцарское преклонение перед женщиной. Вскорости та же судьба постигла и второй идеал. Вообще-то моя вера в Бога — лучшее прибежище для детей и стариков — пошатнулась уже года за два до описываемых событий. К бар мицве мне подарили тфилин в красном плюшевом футляре. Помню, как я гордился этим подарком: религиозные молитвенные принадлежности были в моих глазах неотъемлемым признаком взрослого еврея. Резник реб Хаим научил меня правильно наматывать на руку ремешки. «Натягивай сильнее! Еще сильней!» — требовал он, и ремешки все крепче и крепче привязывали меня к судьбе моего народа.

Но два года спустя, в пятнадцатилетием возрасте, настигла и меня пора подросткового скепсиса. Воздух того времени полнился новыми ветрами. Где-то под спудом накапливались и рвались наружу пока еще неизвестные мне молодые дерзкие силы. Прежние ценности выглядели безнадежно устаревшими и обветшалыми. Самые отважные из нас вели непривычные, пугающие и оттого чертовски притягательные разговоры. Тогда-то и появилась первая трещинка в моих отношениях с Богом; быстро расширяясь, она вскоре превратилась в настоящую пропасть, надолго отделившую меня от Него. Красный плюшевый футляр был отложен и забыт.

Мало-помалу я сбросил с себя покровы невинности и так, нагишом, вступил в статус взрослого человека. Но разве проживешь в холодном мире вовсе без одежды? Как и многие в моем поколении, я выбрал плащ сионизма. Таково было тогда последнее прибежище для нашего народа. Некогда ту же спасительную роль сыграл хасидизм — движение детей Машиаха, зародившееся в еврейских местечках Польши и Украины. А теперь в доме стекольщика Мойше собирались парни и девушки, с раннего детства ходившие в хедер, выросшие в глухом городке, затерянном в осенней грязи и зимних снегах. Собирались — и спорили до хрипоты, взрывали застоявшийся воздух местечка лозунгами и песнями, танцами до упада, страстными любовными романами.

Был среди них и я.

В ту пору мне очень нравились лихорадочные строчки Ури-Нисона Гнесина[32]. Сочинил и я несколько подобных рассказов, и не только сочинил, но и набрался смелости послать их в редакцию альманаха «Ѓа-Ткуфа». Некоторое время спустя пришел ответ. Секретарь издательства Давид Шимонович извещал молодого автора, что альманах не заинтересован в подражательских текстах. Как жаждущий в безводной пустыне, зачитывался я тогда сборником «Эйн-Яаков», томами Вавилонского и Иерусалимского Талмуда, книгами толкований и комментариев. Ночи напролет просиживал я над раскрытыми страницами. Под утро моих ушей достигали материнские вздохи. Мать происходила из прославленного рода раввинов и учителей, именно она главенствовала в нашей семье. Отец занимался мыловарением и был добрым, простым человеком. В подвале дома стоял огромный чан, в котором варилось мыло; остывало оно здесь же на столе в специальных формах. Затем отец вынимал остывшие глыбы и разрезал их на куски товарных размеров. Для производства требовалась сода, которую трудно было достать в те непростые времена. Отец покупал ее у мужа черненькой Гиты.

С приходом весны я снова стал частенько навещать своего приятеля Озера. В местечке стояли тогда немцы. Они установили строгие порядки и вывозили все товары, какие только могли — продовольственные, промышленные, ремесленные. По воскресеньям в саду играл военный оркестр. Один из музыкантов, обладатель роскошных черных усов с заостренными кончиками, давал Гите уроки игры на пианино. Однажды, улучив момент, когда Гита музицировала в одиночестве, я подкрался к ней сзади и запечатлел страстный поцелуй на черных волосах женщины. Она обернулась ко мне с нежной улыбкой, но при этом как-то странно передернула плечами, что было расценено мною как несогласие и, возможно даже, некоторое возмущение. Муж Гиты снова был в отъезде; по вечерам мы собирались втроем — я, Гита и Озер — и хором пели грустные песни нашего народа. Чем больше я узнавал Гиту, тем больше удивлялся силе чувств и красоте души этой черненькой женщины.

— Биньямин, — как-то сказала она, — ты должен учиться игре на пианино. Я покажу тебе ноты.

Под руководством Гиты я освоил премудрости скрипичного ключа, диезов и бемолей, и это приоткрыло мне дверь в чудесный мир музыки — мир счастья и гармонии.